Факундо

Вильяфанье был убит на чилийской территории, и его убийца полу­чил по заслугам: око за око, зуб за зуб. Чувство справедливости было удовлетворено, но характер главного героя этой кровавой драмы столь важен для нашей темы, что я не могу лишить себя удовольствия расска­зать о нем. Среди эмигрантов из Сан-Хуана, направлявшихся в Кокимбо, был майор из армии генерала Паса, наделенный всеми теми своеобразны­ми чертами, которые порождает аргентинская жизнь. То был майор На­варро, представитель одной из известных семей Сан-Хуана, человек мел­кого сложения, хрупкий, даже хилый, но знаменитый в армии своей дерз­кой отвагой. В тот вечер 1820 года, когда в Сан-Хуане началось восстание Первого Андского батальона, он, тогда восемнадцатилетний прапорщик ополчения, стоял на посту. Четыре роты выстраиваются про­тив казармы и требуют сдачи ополченцев. Наварро остается на посту один, он прикрывает дверь и с учебной рапирой в руках защищает вход; четырнадцать сабельных и штыковых ранений получает прапорщик, за­жав одной рукой три штыковых раны, полученных в пах, другой рукой — пять ран в груди, захлебываясь кровью, ручьем льющейся из головы, до­бирается он до дому; через полгода самым невероятным образом одолевает смерть и возвращается к жизни. Покинув армию после роспуска ополче­ния, он посвящает себя торговле, не расставаясь с опасностью и приклю­чениями. Вначале ввозит в Кордову контрабанду, затем вывозит товары из Кордовы для индейцев и, наконец, женится на дочери одного касика, живет с ней честь по чести, участвует в войнах диких племен, привыкает есть сырое мясо и пить кровь забитого коня и через три года превраща­ется в настоящего дикаря. Тут он узнает, что вскоре начнется война с Бразилией, бросает своих возлюбленных дикарей, поступает на военную службу в чине прапорщика и показывает себя столь бравым рубакой, что в конце кампании он уже капитан-майор, записной храбрец и один из любимцев Лавалье. В Пуэнте-Маркес он поражает своими подвигами ар­мию и в заключение всех баталий остается в Буэнос-Айресе вместе с другими офицерами Лавалье. Арболито, курносый Панчо, Молина и са­мые видные участники кампании оспаривали его отвагу в ресторациях и трактирах. В отношения его с другими офицерами уже просочился яд. Однажды в кафе на улице Комедиа несколько героев того времени под­няли тост за погибель генерала Лавалье; Наварро, услышав это, подхо­дит, берет у одного стакан, наливает себе и ему и говорит: «Выпейте за здоровье Лавалье!» Обнажаются шпаги, и противник падает мертвым. Наш герой вынужден спасаться и, пробиваясь через полицейские кордо­ны, добирается до Кордовы. Прежде чем явиться на службу, он отправ­ляется к индейцам повидаться с семьей и с тестем и с горечью узнает, что его дражайшая половина скончалась. Он прощается с родней и в со­провождении двух родственников, молодых парней — двоюродного брата и племянника, является к месту службы.

Из военных действий при Чаконе наш герой выходит с подпалиной на виске и с лицом, обожженным порохом. В таком виде и в сопро­вождении двух молодцов, да еще с помощником-англичанином, таким же гаучо, ловким в метании лассо, как сам патрон и его родствен­ники, бежал молодой Наварро в Кокимбо. Был он молод, изыскан в обра­щении и элегантен в манерах, записной щеголь, что не мешало ему, од­нако, завидев забитую скотину, отведать свежей крови. Он все рвался вернуться, и лишь просьбы друзей с трудом удерживали его. «Я военная косточка,—говорил он сурово и внушительно,— война — мое дело». «Пер­вая капля крови, пролитой в гражданской войне,— говорил он в другой раз,—пролилась из моих жил, моя кровь будет и последней». «Мне нет пути без моих людей и без эполет моего генерала»,— повторял он, при­держивая коня. «В конце концов,— воскликнул он однажды,— что скажут мои товарищи, когда узнают, что майор Наварро вступил на чужую зем­лю без своего эскадрона с пиками наперевес?!»

В день перехода через горный перевал произошла волнующая сцена. Необходимо было сдать оружие, но никак не могли придумать, как убедить индейцев, что есть страны, где запрещается появляться с пиками наперевес. Наварро подошел к индейцам, сказал что-то на их языке, понемногу воодушевился, крупные слезы потекли по его щекам, те растро­гались и с сожалением воткнули копья в землю. Уже потом, пустившись в дорогу, индейцы повернули коней и сделали вокруг оставленных копий крут, словно посылая им последнее прощай.