Фальшивая графиня. Она обманула нацистов и спасла тысячи человек из лагеря смерти

Однако перемена политики не помогла Янине и Скжинскому сразу получить разрешение кормить узников Майданека. Хотя Майданек являлся частью системы концентрационных лагерей, официально он все еще считался лагерем военнопленных. Более того, в первую очередь он предназначался для евреев, составлявших 90 % заключенных в конце 1942 года. Глобочник создал его как один из «своих» лагерей для «Операции Рейнхард» и требовал, чтобы коменданты подчинялись исключительно его приказам. Хотя в 1942 году в Майданек были помещены тысячи польских заложников и крестьян – в наказание за сопротивление немецкому правлению, – они считались временными заключенными, которых предполагалось выпустить через несколько недель, если, конечно, те до этого доживут[135]. Поскольку Майданек не являлся концентрационным лагерем для польских политзаключенных, Флорштедт отвергал притязания ГОС, пытавшегося помочь узникам лагеря.

Однако в феврале 1942 года состав заключенных Майданека стал более разнообразным. В погоне за бесплатной рабочей силой Гиммлер приказал свезти всех трудоспособных заключенных-поляков с территории Генерал-губернаторства в свои концентрационные лагеря, в первую очередь в Майданек и Аушвиц. Он также распорядился о проведении массовых облав на трудоспособных неработающих поляков и всех подозреваемых в участии в Сопротивлении, чтобы отправить их в Майданек, Аушвиц и лагеря на территории Рейха. В Майданек и Аушвиц отсылали также всех мужчин, женщин и детей, захваченных при антипартизанских операциях на территории Советского Союза. Гиммлер даже распорядился устроить отдельный лагерь для советских детей на женской половине Майданека. За исключением некоторых, отобранных для германизации, эти дети должны были остаток жизни работать в лагерных мастерских[136].

Следуя директивам Гиммлера, в начале 1942 года полиция безопасности отправила в Майданек несколько тысяч поляков, собранных по тюрьмам в Генерал-губернаторстве или схваченных в ходе рейдов. К началу февраля среди лагерных заключенных поляков было больше, чем евреев. 16 февраля 1943 года Майданеку был присвоен статус концентрационного лагеря, поскольку в нем теперь содержались преимущественно польские политзаключенные. Официально он назывался концентрационный лагерь войск СС «Люблин»[137].

Одновременно ГОС пытался воспользоваться возросшим интересом Франка к сохранению жизней польских узников – по крайней мере до конца войны. При поддержке гражданской администрации 9 февраля 1943 года ГОС получил наконец карт-бланш от полиции безопасности и СД в Генерал-губернаторстве на доставку продовольствия, одежды и предметов первой необходимости польским заключенным во всех тюрьмах. Поскольку политзаключенные в Майданеке находились под юрисдикцией гестапо, относившегося к полиции безопасности, Скжинский и Янина считали, что теперь у ГОС появились основания требовать разрешения на предоставление питания этим заключенным. И надо было поторопиться, потому что поляки умирали за несколько недель содержания в лагере. Ходили даже слухи, что польских заключенных, утративших трудоспособность, отправляют в газовые камеры вместе с евреями[138].

Чтобы получить разрешение кормить узников Майданека, Скжинскому и Янине пришлось погрузиться в бюрократические лабиринты администрации Генерал-губернаторства. Обычно Скжинский брал Янину с собой на все встречи с представителями власти, чтобы она делала записи, предоставляла информацию в поддержку его запросам и передавала инструкции, полученные на встречах, в комитеты поддержки. Ее присутствие давало и психологические преимущества. Немецкие чиновники обычно демонстрировали пренебрежение к посетителям-полякам, отказывая им в простой любезности вроде вставания для приветствия или приглашения садиться. Однако классовое сознание было так глубоко укоренено даже у эсэсовских офицеров, что они инстинктивно поднимались, когда к ним входила аристократка, говорившая на немецком. А дальше чиновник оказывался перед дилеммой. Сидеть, пока дама стоит, ему было неловко, и оставалось либо стоять всю встречу – возможно, отвернувшись, чтобы выказать свое презрение, – либо предложить даме сесть, но тогда и сопровождающий ее джентльмен мог садиться тоже. После того как это происходило, встречи традиционно развивались по одному и тому же сценарию: Скжинский сообщал о причине визита, чиновник пускался в рассуждения о ленивых, нецивилизованных поляках и их неспособности оценить справедливость и величие германского правления, и, наконец, они переходили к делу.