Фальшивая Венера

Я подошел к девушке за столиком, голубоглазой милашке в огромных круглых очках, с неестественно черными напомаженными волосами. Подняв взгляд, она лучезарно улыбнулась:

— Добрый вечер, мистер Уилмот.

— Черт побери, что здесь происходит? — спросил я.

Ее улыбка тотчас же поблекла. Она спросила:

— Что вы имеете в виду?

— Вы меня знаете? — резко спросил я.

— Ну да, — осторожно произнесла она, — вы художник. Что-нибудь не так?

И тут я взорвался.

Тот бедный неудачник, каким я был в своих воспоминаниях, отрастил длинные когти и клыки и заорал:

— Что-нибудь не так? Что-нибудь не так?! Да, дорогая, я тебе скажу, что не так: ничего из этого дерьма я никогда не писал!

Издав воинственный клич, я выхватил нож и набросился на картины, кромсая прекрасные, о, такие коммерчески успешные лица, и, видит бог, как же мне было хорошо! Ценители искусства с криками бросились из галереи, а девушка тоже закричала и стала звать: «Серж!» Она схватила телефон. Подбежав к витрине, я вытащил карточку со своим именем и попытался разрезать ее ножом, но тут меня схватили сзади, вероятно, тот самый Серж, которого позвала девушка. Мы сцепились, и карточка с застрявшим в ней ножом упала на пол. Мне удалось вырваться, и я нанес первый серьезный удар с тех самых пор, как в последний раз дрался на школьном дворе, но Серж увернулся с легкостью, которой трудно было ожидать от владельца художественной галереи, и ответил мощным ударом левой, затем аперкотом правой, после чего я упал и отключился.

Я пришел в себя на заднем сиденье полицейской машины, скованный наручниками. Сквозь туман в голове я смотрел на то, как полицейский беседует с Сержем и девушкой в очках, затем меня отвезли, насколько я понял, в полицейский участок, где у меня отобрали документы, деньги, часы, ремень и шнурки из кроссовок, а меня самого запихнули в камеру, и я там облевал себя дорогим шампанским Клода Демма и непереваренным суши.

Теперь я уже официально стал сумасшедшим, причем буйным, опасным для окружающих. В Нью-Йорке отлажена система для обращения с такими «эмоционально неуравновешенными людьми», как нас называют, и я столкнулся с ней лицом к лицу. Полиция должна известить моих ближайших родственников, но на все вопросы я отвечал молчанием. Поскольку так себя ведут многие ЭНЛ, никто не придал этому значения. Меня отправили в больницу «Бельвю», покрытого засохшей рвотой, там меня отмыли, выдали халат и хлопчатобумажные тапочки, накачали халдолом и оставили привязанным к кровати.

Прошло какое-то время. Плечо, куда сделали укол, распухло и болело, и я пожаловался на это; мне сказали, что в следующий раз, если понадобится, будут колоть в другую руку, но я вел себя как хороший мальчик и не доставлял беспокойства. Через пару дней со мной побеседовал врач, практикант вдвое меня моложе. Он спросил, кто я такой, и я ответил, что не знаю. Тогда он спросил, есть ли у меня дом, и я ответил, что есть. Это было какое-то чудо, ибо, похоже, галерея Энсо решила не предъявлять мне никаких обвинений. Подумаешь, маленькое художественное недоразумение, такое происходит сплошь и рядом. Мне дали упаковку оланзапина и пинок под зад, отправив в самый большой в мире реабилитационный центр под открытым небом — на улицы Манхэттена.

Оказавшись там, я выудил из пакета с личными вещами сотовый телефон и открыл телефонный справочник. Это оказался мой старый список, с художественными редакторами. «О, отлично, — подумал я. — Халдол начал свое действие». И позвонил Марку.

Тот первым делом спросил, где я пропадал, и я ответил, что лежал в психиатрическом отделении «Бельвю».

— Ну, вероятно, это и к лучшему, — сказал Марк. — И как, ты теперь снова ты?

Я сказал, что я снова я.

— Так ты сделаешь фреску для этого типа?

Я сказал, что сделаю. Более того, я хотел отправиться в Европу в этот же день.

— Никаких проблем, — сказал Марк. — Я тебе перезвоню.

Я вернулся пешком на Уокер-стрит, и моя старая дверь была на месте, а мой ключ подошел к замку. Я обвел взглядом знакомую обстановку, но это не принесло мне утешения. Я словно оказался выброшенным из этой жизни; трудно объяснить, но у меня было такое чувство, что я больше никогда не буду жить здесь, что бы ни случилось. Приняв душ, я оделся и собрал небольшую сумку. Пока я складывал вещи, позвонил Марк и сказал, что билеты и все остальное я смогу забрать у него в галерее сегодня вечером, что я и сделал, и его черный лимузин отвез меня в аэропорт имени Кеннеди, прочь от моей прежней жизни.