Фальшивые червонцы

Товарищи его работали, старались не упустить ни единой мелочи, заслуживающей внимания, а он листал страницу за страницей, точно все происходящее в этой квартире было для него безразлично. И лишь изредка поднимал глаза на хозяина, как бы желая убедиться, что тот по-прежнему играет в олимпийское бесстрастие и невозмутимость.

Трудно объяснить, зачем полез он на верхнюю полку, где стояли толстенные тома Британской Энциклопедии. Не за справкой, конечно, и не из любопытства, так как издание это, датированное 1911 годом, успело состариться и поотстать от быстротекущей жизни. Сработала хватка бывалого оперативника — другого объяснения не придумаешь.

В полотняном кармашке для карт и схем, подклеенном к изнанке кожаного переплета, хранился сложенный вчетверо листок голубоватой писчей бумаги.

Нет, то был не шифр заговорщиков и не список явочных квартир. То был весьма занимательный документик, сочиненный господином Путиловым в назидание коллегам и сообщникам. Своего рода толковое карманное руководство по самозащите на Гороховой, сформулированное в виде лаконичных, почти библейских заповедей.

Доказывать обязаны они, твой долг отрицать.

Каждое неосторожное слово будет использовано против тебя.

Не помнить выгоднее, чем помнить.

Заповедей было, как и требуется, ровно десять. Прочитав их раз и другой, Печатник с нескрываемой усмешкой глянул на заметно побледневшего хозяина. Тому не удалось или не захотелось отворачиваться, взгляды их встретились, и сказано ими было гораздо больше, чем говорится порой в многочасовом разговоре.

Поздно ночью, вернувшись с Баскова переулка, Печатник обнаружил на обороте листка другую важную запись. Обнаружил и, признаться, вздрогнул, точно над ухом у него раздался пушечный выстрел.

Запись была учинена остро отточенным карандашом, едва различалась на голубоватой бумаге и состояла из одной-единственной строчки: «Константин Угренинов, 430-333». И все. И больше ни слова, как в скупых кладбищенских надгробиях.

Цифра «430-333» служила несомненно ключом. Не разгадав, что кроется за ней — адрес ли чей-то, фамилия или кличка, — нельзя было выяснить тайну гибели молодого чекиста, зверски растерзанного в лесу под Усть-Нарвой.

Александр Иванович и раньше догадывался, что тайный советник замешан в этом страшном преступлении. Либо через подручных своих, либо непосредственно. Но подозрение это не имело веской основы, являлось чисто интуитивным. Теперь оно было как-то подтверждено этой записью, по-прежнему нуждаясь в доказательстве.

Можно было, понятно, взять в оборот господина Путилова прямыми, лобовыми вопросами. Разрешите, мол, ваше превосходительство, выяснить, когда и каким способом свели знакомство с покойным моим другом Константином Угрениновым? И что значат эти, схожие с телефонным номером, цифирки?

Но атака не лучший способ единоборства с такими господами, как тайный советник. Человек, заблаговременно сочиняющий заповеди для сообщников, отделается от лобовых вопросов пустыми отговорками. Откровенность не в его интересах, не испытывает он и каких-либо угрызений совести.

Первая беседа с тайным советником полностью подтвердила этот вывод и свелась она в основном к официальному знакомству. Держался Путилов хладнокровно, на вопросы отвечал с рассчитанной медлительностью опытного юриста, знающего цену словам. Бешеной ненависти, мелькнувшей в его глазах во время обыска, не было и в помине. Глаза Путилова выражали теперь усталую покорность судьбе, сыгравшей с ним, с маленьким совслужащим, столь нелепую шутку.

— Мне, надо полагать, предъявят обвинение? — осторожно напомнил тайный советник. — В ГПУ, вероятно, существуют какие-то сроки, за соблюдением которых следят органы прокурорского надзора?

— А как же! — подхватил Александр Иванович. — Следят, причем достаточно строго! И сроки существуют, вы правильно заметили, и обвинение будем предъявлять в соответствии с законом. Вы и сами небось соображаете, о чем пойдет речь?

— Не имею ни малейшего понятия...

— Обвиняетесь вы, гражданин Путилов, в том, что создали у нас в Ленинграде монархическую контрреволюционную организацию из бывших выпускников Лицея, что руководили ее антисоветской деятельностью. Такова общая формула обвинения. В подробности пока вникать не будем, у нас есть еще время...

— Да, формула достаточно громкая, — сказал тайный советник и, после паузы, добавил: — По советским законам она карается высшей мерой наказания. Но я надеюсь, ко мне применить эту формулу будет невозможно...

— Надейтесь, гражданин Путилов. И заодно подумайте о преимуществах полного разоружения перед лицом следственных органов. Читали, поди, как вел себя на суде Борис Викторович Савинков? Неглупый господин, сообразил в конце концов, что борьба с Советской властью совершенно бесперспективна. И вам бы полезно поразмыслить по этому поводу...