Фальшивые червонцы

Прежде чем установить это, Печатник много часов проканителился с Алексеем Александровичем Рихтером.

Осложнялось все заметной туповатостью бывшего полковника императорской лейб-гвардии. В общем, нечто напоминающее грибоедовского Скалозуба, хотя последний в филерах и не хаживал. Чрезмерным интеллектом отнюдь не обременен. Соображает с характерной заторможенностью прирожденного кретина, тугодумен, педантичен, медлителен. Внушили ему веру в спасительную силу всеотрицания, вот и отпирается напропалую, без царя в голове.

— Ладно, пусть будет по-вашему, Алексей Александрович! — сказал Печатник тоном отчаявшегося человека. — Согласимся, что Путилова вы действительно не имели чести знать и возле Аничкова моста с ним отроду не встречались...

— Так точно, не знаю его и не встречался.

— Предположим также, что и в Парголово ездили с единственным намерением найти своего приятеля по Семеновскому полку, хотя фамилию его запамятовали...

— Так точно, запамятовал, гражданин начальник! Томлюсь в тюрьме совершенно безвинно, лью горькие слезы. Помилосердствуйте, ради христа, войдите в мое положение...

— Безвинно, говорите? Скромничать изволите, Алексей Александрович! Впрочем, согласен с вами, пустяки эти вроде свидания с Путиловым и поездки в Парголово мы действительно отбросим в сторону. Судить вас придется за другое...

— Судить? Меня? За что же, гражданин начальник?

— За ваши подвиги при подавлении вооруженного восстания в Москве, Рихтер. Надеюсь, припоминаете, когда это было? В 1905 году, в декабре месяце, на Пресне. Садитесь, пожалуйста, вот за этот столик и опишите все по порядку: сколько человек вами расстреляно без суда и следствия, на каких улицах, за какие провинности. Следствию важны ваши собственноручные показания...

Надо было видеть в эту минуту физиономию бравого карателя из гвардейцев. Длинное лошадиное лицо полковника вытянулось еще более, нижняя челюсть отвисла.

— Я не расстреливал! Это какое-то недоразумение, гражданин начальник!

— Расстреливали! — жестко произнес Печатник. — Лично расстреливали, из своего офицерского браунинга. Кроме того, усердствовали по вашему приказу солдаты. Третья рота семеновцев, которой вы тогда командовали, особо отличилась на Прохоровской мануфактуре, у Горбатого моста...

— Это ошибка... Я никого не убивал...

— Нет, не ошибка! Вы что же, Алексей Александрович, вообразили, что память у нас коротка? Минуло, дескать, двадцать годков, и все давно забыто? Ошибаетесь! Сохранены в архивах соответствующие документы, живы-здоровы свидетели ваших злодейств...

Полковника лейб-гвардии трясло.

Медленно и как-то противоестественно он стал вдруг сползать с табуретки, на которой сидел, и тяжело плюхнулся на пол, заголосил тоненьким, пронзительным фальцетом:

— Пощадите меня, гражданин начальник! Пощадите, заклинаю всем святым! Я все вам расскажу, ничего не буду скрывать...

Говорят, что ползающий на коленях враг способен доставлять ни с чем не сравнимое удовлетворение. Александр Иванович Ланге никакого удовлетворения при этом не испытывал, такой у него был характер. Одну лишь брезгливость ощущал он, слушая стенания и вопли кающихся палачей. К горлу неудержимо подступала тошнота, хотелось встать и пошире распахнуть окно.

Полковничья истерика, к счастью, оказалась короткой. Вызвали тюремного врача, дали глотнуть успокаивающих капель.

Спустя полчаса, поминутно сморкаясь в грязный носовой платок, полковник Рихтер уже рассказывал историю своего грехопадения. Торопливо рассказывал, с множеством никчемных подробностей, точно опасался, что не захотят слушать его, поведут сразу на расстрел.

Главным виновником полковничьего грехопадения был «смуглолицый в клетчатом пальто».

После двухлетней отсидки в исправительно-трудовой колонии близ города Рыбинска Алексей Александрович Рихтер твердо надумал начать новую трудовую жизнь.

С блистательным существованием столичного гвардейского офицера было безвозвратно покончено. Стихли кровопролитные сражения гражданской войны, упрочилась и крепко встала на ноги молодая Советская власть. Пришел срок и таким, как он, зарабатывать свой хлеб насущный.

В грузовой артели на станции Московская-Сортировочная хлеб этот доставался несладко, в тяжелом физическом труде, но зато жизнь была вполне сносной.

И товарищи рядом были добрые, справедливые. Им, в сущности, наплевать, кто ты таков — бывший ли полковник императорской лейб-гвардии или бывший генерал-губернатор, — лишь бы вкалывал по-настоящему, ваньку не валял. И не корчил из себя белую дворянскую кость — этого они страшно не любили. Если артель отправляется с получки в трактир на Загородном проспекте, заказывает поджарку по-извозчичьи и яичницу на огромной сковороде, а на стол торжественно водружают четвертную бутыль водки — не отставай от всех, не выламывайся, будь человеком компанейским.