Фамильные ценности

Однако пора вернуться к моему деду, Павлу Петровичу Васильеву. Он был сыном дворянки Ольги Васильевны Чичаговой, родившейся в Костроме в 1836 году, жившей в Воронеже, потом в Москве и на Украине и скончавшейся от чахотки в Ментоне, возле Монте-Карло, в 1892 году. Старинный дворянский род Чичаговых владел в Костромской губернии имениями Влагино, Обалкина пустошь, Шигорево, Корнеево и Кустово. Ее отцом был генерал Василий Павлович Чичагов, матерью – Аксинья Ивановна Зворыкина, а мужем – Петр Павлович Васильев, ревизор движения на Императорских железных дорогах.

Род Васильевых идет от семьи купцов второй гильдии, от почетного гражданина Коломны Петра Павловича Васильева, бывшего начальником 1-го отделения по движению Московско-Курской железной дороги в 1869–1874 годах. Ольга Васильевна Чичагова венчалась с моим прадедушкой в Туле в 1869 году, там они и начали свою семейную жизнь. У них было шестеро детей. Старший, Алексей Петрович, родился в 1873 году, второй, Георгий Петрович, в 1874-м. Мой дедушка Павел Петрович родился 28 января 1875 года в Мотовиловке, его сестра Наталья Петровна – в 1877-м, Екатерина Петровна – 14 октября 1879-го, а последней была Ольга Петровна, родившаяся 28 августа 1886 года. Вся эта большая семья жила в своем особняке в Казатине на Украине. Овдовев 28 ноября 1907 года, Петр Павлович вышел в отставку и переехал жить в Умань.

Мой дедушка Павел Петрович Васильев был морским офицером, мичманом Добровольческого флота, а в свободное время – драматическим тенором-любителем с голосом редкой красоты и силы. Он был регентом хора в Самарской женской гимназии, а бабушка, замечательная, заботливая мать, – актрисой-любительницей. Она предпочитала жанр мелодекламации, столь модный в эпоху модерна, выступала на благотворительных концертах, на публичных вечерах, в госпиталях, о чем свидетельствуют программки, сохраненные семьей.

Чтение и книги свято чтились в доме Васильевых, где с почти религиозным пылом относились к литературе и русскому языку. Берегли его. Бабушка учила детей читать и писать задолго до школы, затверживать наизусть стихи и молитвы. Обязательным было знать на память “Боже, царя храни”. Впоследствии папа учил этому старинному гимну и меня, и, когда я ребенком сказал, что мелодия очень трудная, папа ответил: “Не трудная, а народная, для русского народа сочиненная!”

Бабушка Нина Александровна водила детей в Самарский театр, и в зал, и за кулисы, а театральное здание его с башнями в красно-белые шашечки, увенчанные изящными флюгерами, творение “театрального” архитектора М.Н. Чичагова, и тоже в русском, вернее псевдорусском, стиле, – великолепные ворота в тот волшебный мир, куда ушли и мой папа, и мой дядя. Куда ушел и я сам. И вот поворот судьбы: в этом театре потом будет работать художником мой папа, а главным режиссером с 1938 по 1943 год – мой дядя Петр.

Семья Васильевых состояла из шести человек, а работал только дедушка Павел Петрович – этого было достаточно, чтобы содержать семью, а детям бабушка для домашнего образования брала еще и бонну. Жили Васильевы в отличной большой и уютной квартире на Предтеченской улице в доме 46 на втором этаже, кв. 7. К нашему счастью, и дом в Самаре, и квартира деда пережили революцию и остались целы до сегодняшнего дня. Это красный кирпичный дом в виде терема псевдорусской постройки с острыми башенками на крыше, которые часто затем появлялись в папиных сценических декорациях – то в “Снегурочке” в Большом, то в “Человеке, который смеется” в Малом театре, ведь увиденное в детстве навсегда западает в подсознание.

Боковая стена дома 46 до сих пор хранит остатки старинной рекламы товарищества “Треугольник”, производившего резиновые изделия в начале XX века. Об этой рекламе папа рассказывал мне еще в детстве. По ней мне и удалось найти это дорогое моему сердцу здание уже после кончины папы, когда в середине 1995 года меня пригласили в Самарский академический театр оперы и балета для переговоров относительно оформления оперы “Сказки Гофмана”, так и не увидевшей света рампы.

После революции семикомнатная квартира с окнами на улицу и во двор превращена была в нищую коммуналку. Подъезд был заколочен, люди ходили по черной лестнице для прислуги через кухню. Меня сначала не хотели впускать, потом сжалились и позволили. Я пошел по комнатам и сразу узнал квартиру по чертежам и планам, которые рисовали мне папа и Ирина, его старшая сестра, запомнившая больше. Время и рушит, и хранит одновременно, выборочно, по своему усмотрению.