Фамильные ценности, или Возврату не подлежит

– Да прикопил, конечно. Только не сказать, чтоб много, да и… – Привалов вздохнул, окончательно вжившись в роль мифического помощника мифического тамбовского ювелира. – Хозяин-то мой раньше еще сбежал, еще весной, не то в начале лета, прихожу как-то в мастерскую – а там никого и ничего, голые стены да верстаки. Выгреб он, ясное дело, все подчистую. Вообще жук был тот еще, вот как нынче говорят – кровопивец. Точно. Как есть кровопивец и был. И платить норовил копейки, и дела в руки старался не давать, так, по мелкому ремонту держал. Ну да, что-то у меня было припасено, как без того. Но вот как пошла вся эта кутерьма, как Временное правительство начало указы клепать да деньги свои печатать и всем совать, так и продать или сменять стало… да никак и ничего. Все на своих подвалах сидят и трясутся: нет-нет-нет, сами чуть не голодаем, и весь сказ. А золото, хоть ценность и имеет, а есть его всяко не будешь. А у меня семья, что ж. Вот и подались в Москву. Ну а тут… Что было припасено, прожили, начал работу искать, а куда ткнешься, я ж, кроме ювелирного дела, ну и цифири бухгалтерской, ничего ж толком не умею. Плотничаю, слесарю там помаленьку, но не так, чтоб заработать. Да и нет ее, работы-то, где искать, все ж вверх дном, никому ничего не нужно. Ну а потом на вас, Николай Александрович, наткнулся. Повезло мне.

– Ты брось меня Николаем Александровичем звать, – нахмурился вдруг Солнцев. – Прямо как царя бывшего, тьфу на них на всех, век бы не слыхать! Зови Колей, а? Я-то тебя с отчеством, потому что ты меня старше чуть не вдвое, так? Ну и человек ты опытный, с понятием, с головой, знаешь эвона сколько. Что на «ты», не обессудь, я уж не отучусь, это вроде как мы ж свои. Но – со всем моим уважением. А ты меня Колей кличь, ладно? Если уж на «ты» тебе несподручно, пусть на «вы», но попроще, Колей. Так мамка звала… – Николай вдруг крепко, так, что аж костяшки пальцев побелели, вцепился в край стола. – Ее пьяный пристав зашиб, я тогда пацаненком совсем еще был. Вот бы ей… – Солнцев выдернул из дерюжного кулька тонкую серьгу – от изящной швензы[7]с французским замком три мелкие жемчужины стекали цепочкой к узким бледно-золотым листьям, обнимавшим ограненный «слезкой» голубовато-зеленый аквамарин. – Горбатилась всю жизнь ни за грош, полы в чужих людях мыла да обноски чужие чинила, а себе так ничего и не выработала. А она ж красивая была… Понимаешь?

– Да… Коля, – кивнул Привалов, сам удивляясь, чего это так растрогался.