По утру — оперативка. На тему: а не пора ли нам домой сваливать? Вроде дела-то закончились, пора и честь знать. Только у Николая уже два проекта в голове крутятся: насчёт колёсной мази в разных городах и о «зимнем хлебе».
Он только начал:
– Аким Яныч, а не сходить ли тебе…
Аким сразу понёс:
– Ты…! Морда холопская! Ты ещё меня посылать по твоим делишкам будешь?! Да я тебя плетью…! Я — боевой сотник! В битвах славой увенчанный! А ты меня к себе, купчишке мелкотравчатому, в прислугу гнёшь?! Я те не купи-продай какой!
Так. Потерпели-послушали. Теперь те же яйца, только в профиль.
– Аким, ты своим сотоварищам боевым зла желаешь?
– Ась? Не… Ты чего?! Да ты как посмел…! Про меня, стольного боярина…! Да как у тебя мозга повернулась такое подумать?!
– Тогда чего ж ты им жизнь портишь да гнобишь?
– Кто?! Я?! Да ты в своём ли уме?!
– Я-то — «да». Я об твоих соратниках думаю. А ты только балаболишь. Что купцу тароватому, чту воину седатому — всем серебрушки надобны. Други твои во многих городках обретаются. У каждого заботы денежные. Кому — дочке приданое не собрать, кому — сыну коня доброго не купить. У третьего дома война да смута — жена шубу хочет. Четвёртый ранами боевыми мучается, а лекаря толкового позвать не может — дорого. Ты им поможешь? Денег дашь? Как у Немата было? А я дам. Десятую долю с продажи. Дело за малым — за тобой. Хочешь соратникам своим доброе дело сделать — подымай задницу. После и Николай сбегает — где, как, сколько… Но первое слово — твоё.
Пофыркал, похмыкал, посопел… «Индо ладно».
Хохрякович с барочником сговорился: назад пойдём баркой, которую бурлаки тянут. Как-то мне… на людях ездить… Но здесь так принято.
Ивашко обошёл здешние притоны да трущобы: надо набирать новосёлов в Рябиновку. Опять мой прокол: июль, идёт покос. Кто из города весной с плотами и ладьями не ушёл — нанялся в косцы. Толковых нищих мужиков в городе нет.
Лучшее время для набора переселенцев — конец зимы, начало весны — самое голодное время. С людьми надо по сезону договариваться. Как со зверем лесным: белку бить только по первому снегу.
Надо в усадьбе разворачивать пункт санобработки: основанная масса добровольцев — больные да калечные. А ещё — вороватые. Дворник сразу взвился:
– Нельзя пускать! Покрадут, пожгут, поломают! Отребье и подонки.
Значит надо их как-то… ограничить в свободе перемещения. Но тащить в Рябиновку кучу рассадников инфекции и криминала «as is»… такого нахлебаюсь…
Ещё нужно пополнять здешнюю дворню, ещё нужно нанимать артель для строительства на подворье, закупать материалы для ремонта…
Все эти дела я на Терентия сваливаю. В конце концов он пожаловался:
– Господине, беда у меня: не слушают меня слуги.
– Не понял. Ты же сам говорил — холоп потомственный. Твои предки полтораста лет боярским подворьем в Киеве управляли! Неужто не выучился слуг нерадивых наказывать? Вот Ноготок, скажи ему — ослушник под кнутом покричит да ума-разума и наберётся.
– То-то и оно, что полтораста лет… У нас все знали — какое у кого место. Бывало, конечно, кто-то лениться или гонор какой… Но — редко. Один-два на усадьбу — можно и посечь. А тут они все… против меня. По-хорошему говоришь — считают слабостью, наглеют. По-плохому — злобятся, гадят исподтишка, друг друга покрывают да за моей спиной насмехаются. Каверзу какую мне учинить — уже за доблесть почитают. Да я, боярич, не об себе — дело-то не делается! А начну прижимать всерьёз — как бы красного петуха не подпустили. Может, ты кого из своих слуг управителем поставишь? А то… как бы ущерба имению твоему не приключилось.
Слабаком оказался? Привык на готовеньком, по традиции, «как с дедов-прадедов»? Потомственный начальник, хоть и раб. А сам подмять толпу под себя не умеет?
– А с чего дворня на тебя въелась?
– Ну… Прежние, которые боярыни, привыкли жить вольно, неспешно, нога за ногу. А вы теперь их гоняете. Я гоняю. По нуждам вашим. Опять же — годы мои невелики. А подчиняться… без сивой бороды… Про цену, за меня на торгу плаченую, знают и завидуют люто. А главное: чужой я здесь. Не местный. Над говором моим насмехаются…