Фантастес. Волшебная повесть для мужчин и женщин.

И всякий раз меня ошеломляла красота собственного голоса, когда он раздавался под дворцовыми сводами или, вернее, змеистыми, звучными волнами взбирался по стенам к куполу великолепного зала. В моём сознании сами собой складывались дивные поэмы, звучащие в такт собственной мелодии и не требующие музыки для обретения полноты и завершённости. Но когда они умолкали и в моей груди снова возникало желание петь, мне неизменно чудилось, что я слышу звуки далёкого многолюдного бала и это его неслышная музыка, диктующая танцу плавный ритм, распускается во мне бутонами стихов и песен. Ещё я думал, что стоит мне разглядеть этот танец, и его сложная гармония — являющаяся не только в том, как движения одного танцора соотносятся с движениями другого, но и в том, как каждый из танцующих повинуется мелодичной, гибкой силе, управляющей их общим, послушным целым, — поможет мне понять ту музыку, на волнах которой колышутся и плывут их стройные ряды.

Однажды вечером, когда я снова ощутил этот незримый танец, взгляд мой упал на одну из тёмно–красных занавесей. А что если заглянуть за неё? Вдруг за пурпурным великолепием скрывается новое волшебство, которое поможет мне хоть немного проникнуть в непостижимую, дразнящую меня тайну? Надежды мои оказались совсем не напрасными. Приблизившись к одной из занавесей, я приподнял её и, осторожно заглянув внутрь, увидел огромный рубиновый шар–светильник, подвешенный в середине ещё одного зала. Большим ли был этот зал, понять было трудно, потому что его стены и сводчатый потолок были полностью высечены из чёрного мрамора. Купол поддерживали такие же колонны, расходившиеся вверху арками, только здесь и колонны, и арки были тёмно–красного цвета. Но мой восхищённый взгляд остановился вовсе не на них. Передо мной оказалось целое море белых мраморных статуй самых причудливых форм, застывших в самых разных позах. Все они стояли на чёрных пьедесталах под багряным свечением гигантского светильника, вокруг которого золотом поблёскивали чёткие, большие буквы, складывающиеся в два слова:

НЕ ПРИКАСАТЬСЯ!

Надо сказать, что всё это нисколько не приблизило меня к разгадке секрета неведомого танца, но неожиданно я с удивлением понял, что уже не чувствую его прежнего действия. В тот вечер я не стал заходить в новый зал, потому что от усталости у меня страшно кружилась голова, но приятное ожидание завтрашнего визита, которое я затаил в своей душе, наполнило всё моё существо радостным нетерпением.

Следующим вечером я снова расхаживал по залу. Мысли мои звенели чарующими песнями, и неизъяснимые видения так охватили мою душу, что на какое–то время я совершенно позабыл о том, что собирался проникнуть за ту самую занавесь, которую приподнял вчера. Когда я впервые вспомнил об этом, занавесь была совсем близко, и в тот же момент я неожиданно осознал, что уже какое–то время слышу звуки невидимого танца. Я подскочил к занавеси и, приподняв её, проскользнул в чёрный зал. Он был безмолвным, как могила.

Наверное, в ином случае я предположил бы, что звуки доносятся из другого, ещё более дальнего зала, но в статуях было нечто такое, что заставило меня в этом усомниться. Они неподвижно возвышались на своих пьедесталах, хотя вид у них был такой, словно они только что двигались и внезапно замерли на месте. В них не было холодности мрамора, недвижно покоящегося уже не одну тысячу лет. Казалось, воздух вокруг них ещё дрожал крошечными, незримыми волнами, не успевшими затихнуть и раствориться в немом спокойствии. Они словно предчувствовали моё появление и, прервав живую радость танца, мгновенно замолкли и застыли каждый на своём возвышении за секунду до того, как я вошёл.

Я снова выскользнул за занавесь и, приблизившись к противоположной стене, поднял тёмные шёлковые складки в ещё одной нише. За ними оказался точно такой же зал, только статуи здесь были другие и стояли совсем иначе. К тому же, глядя на них, я не увидел того внезапно застывшего движения, которое только что так поразило меня. За другими занавесями оказались точно такие же залы с точно такими же беломраморными обитателями.