Фантастические повести (Замок Отранто. Влюбленный дьявол. Ватек)

Утро застало меня погруженным в эти раздумья, я встал, чтобы посмотреть, сможем ли мы продолжать свой путь. В данный момент это оказалось невозможным. Погонщик, правивший моей каретой, сказал, что его мулы совершенно вышли из строя. Бьондетта подошла ко мне в ту минуту, когда я находился в полном замешательстве. Я уже начинал терять терпение, когда у ворот фермы показался какой-то человек с мрачным лицом, но могучим телосложением, гнавший перед собой двух вполне приличных на вид мулов. Я попросил довезти нас до дому, дорога была ему знакома, и мы договорились о цене.

Только я собирался сесть в карету, как на глаза мне попалась крестьянка, пересекавшая дорогу в сопровождении лакея. Она показалась мне знакомой, я подошел поближе и присмотрелся. Это была Берта, честная поселянка из нашей деревни, сестра моей кормилицы. Я окликнул ее, она остановилась и, в свою очередь, посмотрела на меня, но с горестным изумлением.

— Как, это вы, сеньор Альвар? — сказала она. — Зачем вы явились сюда в эти места, где вам грозит верная гибель и куда вы принесли столько горя?

— Я? Но, моя милая Берта, что же я такого сделал?

— Ах, сеньор Альвар, неужели совесть не мучит вас за то плачевное состояние, в котором оказалась ваша достойная матушка, наша добрая госпожа? Она находится при смерти...

— При смерти! — воскликнул я.

— Да, — продолжала она, — это последствия тех огорчений, которые вы ей причинили; в эту минуту, когда я говорю с вами, ее, наверное, уже нет в живых. Она получила письма из Неаполя, из Венеции, ей сообщили о вас такие вещи, от которых кровь стынет в жилах. Наш добрый господин, ваш брат, вне себя. Он говорит, что добьется повсюду приказа о вашем аресте, донесет на вас, сам выдаст вас правосудию...

— Идите, Берта, если вы возвращаетесь в Маравильяс и попадете туда раньше меня, доложите моему брату, что скоро он меня увидит.

Карета была готова, я подал руку Бьондетте, силясь скрыть свое душевное состояние под маской хладнокровия. Она же, напротив, спросила с испуганным видом:

— Как, мы добровольно отдадим себя в руки твоего брата? Мы рискнем возбудить против себя и так уже разгневанную семью, растерявшихся слуг...

— Я не могу бояться своего брата, сударыня; если он предъявляет мне несправедливые обвинения, необходимо рассеять их. Если же я в чем-нибудь действительно виноват, я должен принести извинения. И так как вина моя — невольная, я имею право на его сострадание и снисходительность. Если своим беспорядочным образом жизни я свел в могилу мать, я должен загладить этот позор и оплакать во всеуслышание эту утрату, так, чтобы искренность и громогласность моего раскаяния смыла в глазах Испании постыдное обвинение в недостатке сыновней любви...

— О, Альвар, ты идешь навстречу моей и своей гибели. Эти письма, сыплющиеся со всех сторон, эти предвзятые суждения, распространяемые с такой быстротой и с таким упорством, — все это следствия наших приключений и тех преследований, которым я подверглась в Венеции. Предатель Бернадильо, которого ты недостаточно хорошо знаешь, осаждает твоего брата; он заставит его...

— Полно, Бьондетта, чего мне опасаться со стороны Бернадильо и всех негодяев на свете? Мой самый страшный враг — я сам. Никто не принудит моего брата к слепой мести, несправедливости, к поступкам, недостойным разумного и мужественного человека, недостойным дворянина.

За этим довольно запальчивым разговором последовало молчание. Оно могло бы в конце концов стать тягостным для нас обоих, но через несколько минут Бьондетта задремала и немного погодя крепко уснула. Ну как мне было не взглянуть на нее? Не остановить на ней свой взволнованный взор? Ее лицо сияло блеском, всей прелестью юности, а сон придал ему вместе с естественным выражением покоя восхитительную свежесть и оживление, поразительную гармоничность всех черт. Очарование вновь овладело мной, отодвинув в сторону все мое недоверие, все мои заботы; единственное, что осталось, — это страх, как бы прелестная головка, завладевшая всеми моими помыслами, не испытала каких-нибудь неудобств от тряски и толчков, когда карета вздрагивала на ухабах. Я был озабочен только одним — поддерживать и охранять ее. Но один толчок был настолько сильным, что я не сумел оградить ее. Бьондетта вскрикнула, карета опрокинулась. Оказалось, что сломана ось; к счастью, мулы остановились. Я выкарабкался наружу и в тревоге бросился к Бьондетте. Она лишь слегка ушибла локоть, и вскоре мы уже стояли на ногах в открытом поле под палящими лучами полуденного солнца, в пяти лье от замка моей матери, не имея никаких средств добраться туда. Ибо, куда ни глянь, вокруг нас не было заметно никакого жилья.

Однако, внимательно присмотревшись, я увидел примерно на расстоянии одного лье от нас дымок, подымавшийся из-за густого кустарника, среди которого возвышалась группа деревьев. Поручив погонщику присмотреть за каретой, я предложил Бьондетте отправиться со мной в ту сторону, откуда нам маячила хоть какая-то надежда на помощь.