Фантастические повести (Замок Отранто. Влюбленный дьявол. Ватек)

— Ты не знаешь меня, Альвар, и ты будешь причинять мне жестокие страдания, пока не узнаешь. Ну что же, я сделаю над собой последнее усилие, открою тебе все свои карты — может быть, это подымет твое уважение и доверие ко мне и избавит меня от унизительной и опасной участи — делить их с другими. Советы твоих прорицательниц слишком совпадают с моими, чтобы не внушать мне опасений. Кто поручится, что за этими личинами не скрываются Соберано, Бернадильо, твои и мои враги? Вспомни Венецию. Ответим же на все их ухищрения такими чудесами, каких они, без сомнения, не ждут от меня. Завтра я прибуду в Маравильяс, куда они всеми способами пытаются не пустить меня; там меня встретят самые оскорбительные, самые грязные подозрения. Но донья Менсия — справедливая и почтенная женщина. Твой брат — человек благородной души, я отдам себя в их руки. Я буду чудом кротости, приветливости, покорности и терпения. Я выдержу любые испытания. — Она на мгновенье умолкла и затем горестно воскликнула: — Довольно ли будет такого унижения, несчастная сильфида? — Она хотела продолжать, но поток слез не дал ей говорить.

Что сталось со мной при виде этих порывов страсти и отчаяния, этой решимости, продиктованной благоразумием, этих проявлений мужества, которые казались мне героическими! Я сел рядом с ней и пытался успокоить ее своими ласками. Сначала она отталкивала меня; потом я перестал ощущать это сопротивление, но радоваться не было оснований: дыхание ее стало прерывистым, глаза наполовину закрылись, тело судорожно вздрагивало, подозрительный холод распространился по всей коже, пульс был едва слышен, и все тело казалось бы совсем безжизненным, если бы не слезы, по-прежнему потоком струившиеся из глаз.

О, сила слез! Бесспорно, это самая могучая из стрел любви! Мои сомнения, моя решимость, мои клятвы — все было забыто. Желая осушить источник этой бесценной росы, я слишком приблизил свое лицо к ее устам, нежным и благоуханным, как роза. А если бы я и захотел отстраниться, две белоснежные, мягкие, неописуемо прекрасные руки обвились вокруг моей шеи, и я не в силах был высвободиться из этих сладостных пут...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— О, мой Альвар! — воскликнула Бьондетта. — Я победила! Теперь я — счастливейшее из созданий!

У меня не было сил вымолвить слово; я испытывал необыкновенное смущение, скажу больше — я окаменел от стыда. Она соскочила с кровати, бросилась к моим ногам и стала снимать с меня башмаки.

— Что ты, дорогая! — воскликнул я. — Зачем это унижение...

— Ах, неблагодарный, — отвечала она, — я служила тебе, когда ты был всего лишь моим повелителем. Дай же мне теперь служить моему возлюбленному.

В мгновенье ока я оказался раздетым; волосы мои были аккуратно убраны в сетку, которую она нашла у себя в кармане. Ее сила, энергия и ловкость были столь велики, что я не мог сопротивляться им. С тою же быстротой она совершила свой ночной туалет, погасила свечу и задернула полог.

И тут она спросила нежным голоском, с которым не могла бы сравниться самая сладостная музыка:

— Дала ли я моему Альвару такое же счастье, как он мне? Но нет! Я все еще единственная счастливая из нас двоих; но скоро и он будет счастлив, я так хочу. Я дам ему упоительное блаженство, всю полноту знания, я вознесу его на вершины почестей. Любимый мой, хочешь ли ты быть превыше всех созданий, подчинить себе, вместе со мной, людей, стихии, всю природу?

— О, дорогая моя Бьондетта! — отвечал я, правда, сделав над собой усилие. — Мне достаточно одной тебя, ты одна — желанье моего сердца.

— Нет, нет, — быстро возразила она. — Тебе не должно быть достаточно одной Бьондетты. Меня зовут не так. Ты дал мне это имя, оно нравилось мне, я охотно носила его; но нужно, чтобы ты знал, кто я... Я дьявол, мой дорогой Альвар, я дьявол...

Произнеся это слово с чарующей нежностью, она зажала мне рот поцелуем и тем самым лишила меня возможности отвечать. Как только я вновь обрел способность говорить, я сказал:

— Перестань, моя дорогая Бьондетта, кем бы ты ни была, перестань повторять это роковое имя, не напоминай мне о заблуждении, от которого я давно уже отрекся.

— Нет, мой дорогой Альвар, нет, это совсем не было заблуждением; но мне пришлось заставить тебя так думать, мой бедный мальчик. Пришлось обмануть тебя — нужно же было заставить тебя образумиться. Ваш род бежит от истины. Лишь ослепив вас, можно дать вам счастье. О, ты будешь безмерно счастлив, стоит только пожелать. Я обещаю осчастливить тебя. Ты уже убедился, что я не так страшен, как меня малюют.

Эта болтовня окончательно привела меня в замешательство. Я не хотел поддерживать разговор, и опьянение чувств, в котором я находился, способствовало этому добровольному самообману.

— Отвечай же, — настаивала она.

— Что же я должен ответить?