— Он повел домой малыша Туупа, — сказала его тетя. — Было уже поздно, и я подумала, что малышу небезопасно будет возвращаться домой одному. Прелестный закат, не правда ли?
Но Ван Чиль, обычно неравнодушный к красоте заходящего солнца, сейчас не поддержал эту приятную тему.
На скорости, которую ему вряд ли удавалось развивать когда-либо раньше в своей жизни, он несся по узкой тропинке, ведущей к дому Туупов. С одной стороны несла свои воды река, с другой возвышались голые холмы. На горизонте еще виднелась огненная кромка солнца, и за поворотом Ван Чиль должен был вот-вот увидеть тех, кого преследовал.
Потом моментально и неожиданно все краски вокруг выцвели и пейзаж окрасился серым.
Ван Чиль услышал громкий крик и остановился.
Что было дальше — никто не знает. И никогда не узнает.
Никто и никогда больше не видел малыша Туупа и Габриэля-Эрнеста, но одежду паренька нашли раскиданной на дороге, что заставило всех подумать, что ребенок упал в воду, а парень бросился за ним в тщетной попытке спасти. Ван Чиль и несколько рабочих, бывших поблизости в это время, свидетельствовали, что слышали громкий крик ребенка прямо рядом с тем местом, где нашли одежду. Миссис Тууп, у которой было еще одиннадцать детей, смирилась с утратой, а вот мисс Ван Чиль искренне оплакивала своего потерянного найденыша. По ее инициативе в церковном приходе была установлена мемориальная доска «Габриэлю-Эрнесту, неизвестному мальчику, храбро пожертвовавшему своей жизнью ради другого».
Ван Чиль почти всегда шел на уступки своей тетушке.
Но категорически отказался поставить свою подпись на этой мемориальной доске.
Э. Несбит
Какадукан, или Двоюродная бабушка Уиллоби
Уши у Матильды стали красные и блестящие. И щеки тоже. И руки тоже покраснели. А все потому, что Придмор вымыла ей лицо и уши. Это было не обычное умывание, когда тебе становится приятно оттого, что ты теперь чистая. Нет, Придмор умыла Матильду «как следует». А когда тебя умывают «как следует», кожа горит и саднит и начинаешь жалеть, что ты не бедненькая маленькая дикарка. Ведь маленькие дикари ничегошеньки не понимают и бегают на солнце совсем раздетые, а в воду лезут не мыться, а только спасаться от жары. Матильда ужасно огорчалась, что родилась в Брикстоне, а не среди дикарей.
— А маленьким дикаркам, — сказала она, — не моют уши до дыр. И еще дикарок не одевают в новые платья, которые колют подмышки и врезаются воротником в шею. Правда, Придмор?
Но Придмор лишь буркнула:
— Чепуха и чушь! — Помолчав, добавила: — Да перестань же дергаться, господи ты боже мой!
Придмор была гувернанткой Матильды. Порой Матильде казалось, что с Придмор нет никакого сладу.
Матильда была права: в диких племенах дети не носят платья, от которых болит все тело. Более того, маленьких дикарей не умывают и не причесывают с остервенением, не заплетают им неистово волосы, не напяливают на них перчатки и башмаки, не обливают их ненавистью и не везут на конке в Стретем в гости к их двоюродным бабушкам Уиллоби. Это было уготовано только Матильде. Поездку затеяла ее мама, Придмор собрала Матильду в дорогу, а Матильда покорилась, сознавая, что сопротивление бесполезно.
Но с Судьбой посоветоваться забыли. А Судьба имела на Матильду свои планы.
Когда ботинки Матильды наконец застегнули на все пуговицы (крючок для обуви отличался мерзким нравом, особенно когда его торопили; в тот день он больно цапнул Матильду за ногу), несчастное дитя отвели вниз в прихожую и усадили на стул — дожидаться, пока Придмор тоже соберется в дорогу.
— Посиди минутку, — сказала Придмор.