Фантастика 1982

Надийка не верила, все думала, что он это по заданию партизан прикидывается другом оккупантов. Не верила…

Настал день, страшный, позорный день, и он, “усталый” и “печальный” Андрон, сам же и переубедил ее.

Первый набор в Германию начался в Опанасьевке как раз на октябрьские праздники. Полицаи разнесли повестки, приказали на другой день утром собираться у школы.

Наступило утро, а школа пуста. Кинулись полицаи по дворам - где кого в чем застали, так и повели. Потом уже матери поприносили теплую одежду и харчи на дорогу…

Надийка с рассветом решила бежать в соседнее село: там еще вроде бы не было набора. Пошла огородами, к речке.

На кладках и встретилась с немцем.

Девушка знала: набором занималась исключительно полиция, “освободители” в эту “грязную работу” пока что не вмешивались. Нужно было спокойно идти - возможно, немец и не обратил бы внимания. Но Надийка не выдержала, перед носом у эсэсовца бросилась в воду.

По грязи, по ивняку - назад на берег. Немец видит: убегает. Выхватил пистолет. “Хальт! Хальт! - кричит. - Партизан!” Надийка - чащами, садами, и эсэсовец отстал, стреляет на бегу, пули над головой свистят. Перескочила через забор, на улице - ни души. И вдруг открывается напротив калитка - Чебренков…

– Спасите! - кинулась к Андрону. - Немец за мною!…

– Ну и что?

– В Германию… - говорит, задыхаясь.

– Ну, не так страшен черт, как его малюют.

– Погибну я!…

– Все погибнем, все прахом будет…

А через забор уже и эсэсовец перелазит. Кричит что-то Андрону: держи, мол.

Надийка - бежать, а немец приложился и с руки… Одна пуля в икру, видно, в ноги целился, вторая в спину.

…Через окошечко школьного подвала сама и рассказала обо всем матери. Умерла на рассвете.

А потом немецкое отступление, вот так же, как и сейчас гудело, приближалось. Андрон на подводе вдвоем со старостой отправился за фрицевским обозом.

Наши заняли Опанасьевку. Освободили, но ненадолго. Через месяц в село опять вступили оккупанты. Вернулся староста, а за ним и Андрон, но уже не в ватнике - в черной, полицайской шинели.

“Я выживу, выживу…” - Выживешь… - печально улыбнулась Марина: всякую нечисть, андронов всяких и беда не берет, а человека…

Только всего и осталось - крест под яблоней в глубоких сугробах да в материнских сумеречных снах: “Слышишь - гремит?! Прогреби хотя бы тропинку ко мне…”

6. Две половинки яблока

Домой Маринка добралась как раз тогда, когда старенькие стенные часы пробили ровно двенадцать. Паренек лежал лицом к стене и на приветствие вовсе не ответил.

– Михаиле… Ну, чего ты?…

– Больше с тобой не разговариваю.

Вот как! Сбросила кожух, присела на край лежанки:

– Ну я ж… Я ж только до тетки Ганны. Надо же тебя чемто подкормить. Вон, целую баночку смальца принесла. Ну, прости, я больше никогда не буду…

– Можешь сама подкармливаться.

– Ну, хватит, хватит. Поворачивайся, вставай. Сказала ж - больше не буду…

Михаиле натянул на голову одеяло:

– Отстань. - А немного погодя добавил спокойно, презрительно: - Пустомеля. Ни одному твоему слову не верю.

– Ну и не верь. - Маринка встала. - Подумаешь! Для него ж старалась, ходила, а он еще и выговаривает!

Михаиле молчал.

Притащила хворосту, растопила печь. И, уже наливая в миски горячий ароматный кулеш, обратилась подчеркнуто независимо:

– Вставай. Гонор гонором, а есть нужно.

Похлебaли молча.

Вымыла посуду, поставила на печку - пусть сохнет. Налила кипятку в тазик: - Снимай рубашку.

– Спасибо, не нужно. Рубаха у меня чистая.

– Снимай, снимай!

Михаиле что-то пробурчал недовольно, однако стянул нижнюю рубаху:

– Куда ее?

– Давай сюда. О, скоро уже как у того неряхи - читал сказку? - прислонишь к стенке, будет стоять как лубяная. Что? И самому смешно?

Но Михаиле смеяться не собирался, отвернулся снова к стене. То ли спит, то ли притворяется.

Выстирала. Посмотрела в окно: за хатой - от яблони к сараю - алюминиевый провод натянут. Повесить бы там рубашку, чтобы морозом и ветром пахла… Нельзя. Андреи сразу заметит. Развесила над плитой. Оделась, вышла во двор.

А зима уже и не настоящая вовсе. Снег липкий, сейчас бы в снежки… Метелица улеглась. Над молочно-белыми сугробами в сером небе тонко-тонко чернеют влажные вишневые веточки. Весною пахнет…

Маринка приникла распаленной щекой к мокрому стволу, задумалась… Вот и прогневала своего ненаглядного. И все равно она счастлива… Как бы он ни сердился, а она может, имеет право если захочет, увидеть его, услышать голос. Может помогать ему, а если, не дай бог, что случится, может, имеет право своей жизнью спасти его… И даже - чего не бывает - даже может понравиться ему когда-нибудь…

“Понравиться? - подумала и усмехнулась: - Чудачка…” Михайло - он вон какой: смелый, умный, хороший. Красивый - глаз не отвести! А она трусиха и недотепа. Да и внешне как вон то огородное пугало - худющая, хромая…

Понравиться… Достала из кармана осколок зеркальца, держа его в вытянутой руке, внимательно осмотрела себя. Коса…

Всего-то и добра! Только и славы, что толстая и длинная. Волосы черные, брови чернющие, щеки румяные…

Как знать… А может, не так уж и плоха она?…

Спрятала зеркальце, понурившись, поплелась в хату.