Фантастика 1982

Михайло читал. Читал ли действительно или только делал вид?

Прибрала в комнате, подмела, выгребла из печки, и смеркаться начало.

Проверила засов, взялась за коптилку и опять не стерпела:

– Ну что ж? Так и будем молчать?

Михайло ничего не ответил, отложил книжку, лежал и смотрел в потолок, будто читал на нем что-то важное и необычайно интересное.

И Маринке стало грустно, совсем тоскливо. Ей вдруг показалось, что никто к ней и не приходил, не стучал ночью, - как была она одинокой, так и осталась одна-одинешенька, как вот этот трепещущий огонек каганца в черной беспредельности ночи…

С этой мыслью и начала стелить постель. Каганец решила пока не гасить - все равно не заснет. Какой там сон!

Отодвинула занавеску - черным-черно, ни огонька, ни лучика. Вот так же и на сердце у Ааринки. Легла, и вдруг мысль, ни с того ни с сего: “А может, и прав Андрон? Как ни живи, как ни старайся - придет смерть и все исчезнет: и ты сам, и память о тебе”. Подумала, и мороз по коже от этой мысли: нет, тут что-то не так… Не может, никак не может все это, что я думаю, желаю, к чему стремлюсь, не может вот так вот просто оборваться, исчезнуть бесследно. Все это есть же, существует. Не иллюзия же это, все существует действительно! Так куда оно может деться после смерти?

А может, есть все-таки какой-то иной свет, где все это - мысли, желания, все мое - будет существовать вечно? Может, и вправду все мертвые - мертвые только для нас, живых, и, вероятно, когда-нибудь потом они и для живых воскреснут?

Нет… В это она тоже никогда не поверит. Не будет никакого воскресения. Мертвые не проснутся, Надийка не встанет, никогда не придет папка. Никогда-никогда…

Да что это она все о смерти да о смерти?… Даже тошно от этих мыслей. Встала, достала из кошелки яблоко, разрезала на две равные половинки.

– На, - тронула Михаила за плечо. Паренек повернул голову: - Что такое?

– Да вот, говорят, у древних греков, у богов их, было яблоко раздора. А у меня вот, значит, яблоко примирения…

Михаиле внимательно, как-то особенно внимательно - необычно - посмотрел на Маринку.

– Ну, мир? - спросила умоляюще, держа перед ним половинку.

– Мир, говоришь… - и вновь взглянул на Маринку странными, словно затуманенными глазами. - Ох ты и хитрая у меня… Ох и хитрая… Сумела-таки подъехать!

Замолчал. Медленно и вроде несмело взял.

– Ты у меня… - улыбнулся задумчиво - нет, не Марине, своему чему-то, глубоко затаенному. И совсем уже без улыбки, даже грустно закончил: - Ты у меня… хорошая…

Маринка даже дыхание затаила. Опустила глаза, положила на стол свою, так и не тронутую половинку.

“Ты у меня…” А почему это он так сказал? Что он хотел этим сказать?

“Ты у меня…” Ой, как хорошо! Как здорово! Никогда еще не было так хорошо! “У меня…” У него…” И, уже не сознавая, что говорит, что делает, замирая, запинаясь, прошептала:

– Милый!… Люблю тебя!…

7. А уже весна…

Михаиле открыл глаза: рядом, на его руке, сладко посапывая, спала Маринка. Губы припухли, покраснели… А на лбу веснушки! Смешные, милые веснушки! И как это он раньше их не замечал?…

Осторожно, чтобы не разбудить, провел ладонью по пышным черным волосам. И так же медленно, вслед за рукой, открывала глаза Маринка…

– Милый! - неистово бросилась в объятия. - Я теперь тебя никому не отдам! Никуда не пущу! Я тебя давно - давным-давно! - всю жизнь такого ждала!

– Какого?

Такого! Такого! Такого! - порывисто целовала тугие, пересохшие губы парня. - Такого, как ты, смелого! Сильного! Умного! И такого - моего-моего! Знаешь, милый, теперь я могла бы и умереть! Мне так хорошо - ничего уже больше и не нужно!…

– Глупенькая… - Михаиле обнял, прижал к себе. - тупенькая… - прошептал. - Нам еще жить и жить!

– А ты меня никогда не оставишь? Не променяешь на другую?

– Глупенькая…

– А ты… Ты береги себя… Теперь, знаешь… - начала и испугалась своей мысли. - Знаешь, теперь - война…

– Ты думаешь, меня могут убить?

Маринка не головой, даже не глазамв - одними бровями кивнула и от ужаса закусила губу.

– Меня никогда не убьют. Да и вообще, я тебе сегодня такое расскажу… Ты поймешь - смерти вообще нет. Есть, правда, нечто похожее, мы ее пока что - временно - терпим, но это уже и не смерть вовсе. А! Хватит об этом!

Солнце уже высоко поднялось, когда Маринка подняла голову и, щурясь, прошептала:

– Отвернись… Я буду одеваться…

Солнце заливало комнату. На столике бликовал стакан, сверкали никелированные шарики кровати, а зеркальце на подоконнике так и пылало, словно плавилось в солнечных лучах…

Из раскрытой форточки веяло солнцем, сосной, тающими снегами и еще чем-то молодым-молодым. “Будто праздник какой-то”, - подумала Маринка, прибирая в комнате, и тут же руками всплеснула:

– Да сегодня ж и есть праздник - Восьмое марта! Ну, - шагнула к Михаилу, - что ты мне подаришь?

– Что же мне подарить… - вздохнул паренек и, опершись о подоконник, обнял ее, прижав к груди. - Ничего у меня сейчас нет своего, собственного. Подарил бы самого себя, да и то не могу - не только себе принадлежу. Вот прогоним фрицев, тогда бери, принимай, как говорится, в полное и вечное владение.