Фантастика 1985

— Позавчера в соседних районах отравилось несколько человек, — нейтрально сообщил Геннадий. — Признаки те же.

— Вот видите, — неуверенно сказал Калмыков.

— А в Любожской области сразу восемь случаев.

— Как?

— Учти, Юра, Любожская область — за триста двадцать километров отсюда, две крупных реки.

Калмыков взял стакан, отпил несколько глотков и, забыв поставить, спросил растерянно: — Что же происходит?

— Леса надо вокруг вырубать, — одними губами, побледнев, проговорил Геннадий.

Майор захлопнул папку и встал.

— Нет, — сказал он. — Природа воспользовалась своим правом на самооборону. Наказывает хулиганов. Она обучает людей уважать ее. Вот и все.

Людмила Козинец Я ИДУ!

Я — вакеро[3]. Понимаю, рекомендация сомнительная, но что же делать, другой нет. И дед мой, и отец были вакеро.

Но дали бы в морду любому, кто посмел бы назвать их так.

А мне все равно. Пусть вакеро. И никем иным я быть не могу. Не по мне это — солидный офис, баранка грузбвика, сияющие стеллажи маркета. Изо дня в день одно и то же: жалкие монетки в кармане, змеиные глаза босса, телефоны, бумаги, клиенты… И лихорадочная, палящая жажда, разогретая кинофильмами и лаковыми блестящими обложками журналов. Там недоступные женщины в мехах и бриллиантах, столетние вина, автомобили, лошади, яхты, виллы… Но больше всего я ненавижу сухие, презрительно сжатые рты швейцаров в тех ресторанах, куда меня не пускают. Ладно! У меня и сейчас нет лошадей и яхты. И не про меня пока что клубные кабаки. Но у меня есть то, что им всем только снится, — свобода. Я сам себе шеф, босс, бог. Пусть я знаю, какого цвета пасть смерти — будет еще мое время. И пусть я подыхаю от жажды в буше, от голода в пампе, от страха в сельве. Никто этого не видит и не знает. Но с каким скандалом меня брал Интерпол в Париже — это же приятно вспомнить…

И как сильно нас презирают. Как клеймят нас газеты, как нюхают наши следы полицейские ищейки, как точат на нас шанцевый инструмент археологи! Я уж не говорю об ЮНЕСКО… Даже очередная клиентка, вцепившись в золото ацтекских принцесс, отслюнивает зелененькую «капусту», а после шипит в спину: «Гробокопатели, пожиратели падали…» Все мы одиночки. Свой шанс делить ни с кем не хочется, а смертью и рад бы поделиться, да смерть — только твоя. Весь мир против вакеро. И даже потусторонние силы. Наслушался я о духах древних склепов, о болезнях, таящихся в фараоновых пирамидах, о призраках заброшенных могильников. Я знаю: все, кто коснулся золотого орла вождей майя, погибли смертью скорой и необъяснимой. Но знаю и другое: если вакеро гибнет, то виноват он сам.

Собери тело и нервы, тщательно проверь оружие и аптечку, смотри, куда, ступаешь, ничего не трогай голыми руками, не пей на тропе и молчи. Во сне, в бреду, во хмелю — молчи!

Куда идешь, откуда, что видел и слышал — молчи! И главное — умей ждать.

Мой дед погиб, придавленный базальтовой глыбой в лабиринте пещер — поторопился, не проверил путь. Мой отец не успел вовремя убраться с пути мафии — надо успевать.

Мне пока везет. И в большой степени потому, что я умею прикинуться простачком. Слава богу, никто не знает, что я успел отмучиться четыре семестра в колледже… «Тихоня Тим» — так меня называют. Очень хорошо. Я тихо выжду, потом тихо смоюсь от конкурентов, от полиции, от черта, от дьявола.

Я пойду сквозь сельву так, что ни одна птица не проснется, проползу по горной козьей тропе, камня не уронив. Я хожу по восемь-десять километров в час, я умею спать вполглаза и есть вполрта. И кто-то крепко за меня молится — эй, уж не ты ли, Рыжик?

Придет ещё мое время. Искупаю Рыжика в шампанском.

Вот визгу будет!

…Остался один переход. Два сухаря, горстка кофе, соль, сахар, спички, прогорклый бекон… Дойду. Плохо, что утопил в строптивой речушке аптечку — теперь придется поберечься.

Самое паршивое — змеи. Амазонские гады имеют скверную привычку сваливаться прямо за шиворот. Но лучше об этом не думать и не прислушиваться к ночным голосам и шорохам сельвы. Подбросить веток в костер и уповать на то, что огонь отпугнет коварных «тигрес», что коралловая змея минет мой ночлег…

Тоскливая ночь… В такую ночь лучше всего вспомнить что-нибудь хорошее; но кажется мне сегодня, что ничего хорошего в моей жизни не было.

Ну, ну, Тихоня Тим! Встряхнись, старина! Припомни, как посыпались лалы и бирюза, когда ты пнул ногой невзрачный горшок в сыром подвале заброшенного индийского храма! Цена этим камушкам оказалась — грош, но какое было зрелище…

Припомни зеленоватый блеск древнего золота Боливии, черное серебро Мексики, белых нефритовых рыб Китая!

А сейчас я пустой. Даже хуже, чем пустой, — долги… И сезон кончился. Значит, полгода нищей жизни, если не подвернется что-нибудь. Что ж, не привыкать. Думай, думай, Тихоня Тим… Смотри в глаза ночи и думай…

…Ну вот и все. Вот здесь, под этим деревом, истлеют мои кости, если не растащат их звери. Третий день треплет жестокая лихорадка. Идти не могу. Конец Тихоне Тиму. Что же, всегда знал, что умру в дороге, глупо и неожиданно. Жаль, так и не удалось подержать в руках настоящую большую удачу.