Фантастика 2002. Выпуск 2

Машина, техника связаны для нас с сознанием движения в социализм. Машина — условный рефлекс, который возбуждает образы борьбы, достижений, желаемого будущего.

А. Н. Толстой

В подавляющем же большинстве утопии 1920-х годов изображали либо процесс, либо конечный результат интеграции мирового сообщества во Всемирную Коммуну под началом Советской России. Правда, особое внимание уделялось не столько социальным процессам в обществе будущего, сколько успехам на научном фронте.

Молодая Республика делала ставку прежде всего на развитие промышленности. Поэтому неудивительно, что многие фантасты не призывали природу в союзники, а соперничали с нею. И позиция «Человек — хозяин природы» типична не только для НФ 20-х, но и для всей советской фантастики.

Творимая в эпоху повсеместной электрификации и всеобщей увлеченности научными знаниями, утопическая Россия виделась авторам в первую очередь как высокотехнологическое государство, где именно наука цементирует общество, от нее зависит все — и социальный уровень жизни, и духовный. Особой любовью среди утопистов пользовалось градостроительство.

Одно из самых характерных, типических произведений той поры — роман Якова Окунева «Грядущий мир. 1923–2123» (1923). Земля XXII века — Всемирная Коммуна, всю планету покрывает Мировой Город: «Земли, голой земли так мало, ее почти нет нигде на земном шаре. Улицы, скверы, площади, опять улицы — бескрайний всемирный город…» В этом урбанистическом обществе все до предела унифицировано, даже люди ходят в одинаковых униформах, и мужчины и женщины на одно лицо — волосяной покров здесь не приветствуется. «Каждый гражданин Мирового Города живет так, как хочет. Но каждый хочет того, что хотят все…» Не хотелось бы дожить до такого будущего, но авторам прошлого такая модель казалась идеальной[11].

Похожий урбанистический, сверхтехнологичный счастливый мир «без людей» рисует и Вадим Никольский в романе «Через тысячу лет» (1926). Кстати, историков жанра это произведение привлекает не столько панорамой технических достижений будущего, сколько пугающе точным прогнозом. Дело в том, что автор предсказал атомный взрыв, который «произойдет» в… 1945 году!

Примерно ту же панораму мы видим в романе украинского писателя Дмитрия Бузько «Хрустальная страна» (1935). Здесь построение утопии стало возможно только благодаря изобретению необычайно прочного стекла — основы новой архитектуры и машиностроения.

Куда привлекательнее выглядит будущее, придуманное В. В. Маяковским в утопической поэме «Летающий пролетарий» (1925), пропитанной яростной ненавистью к коммунальному, кухонному быту, уничтожающему человеческую личность, его свободный дух. Поэт переселяет людей из подвалов и коммунальных квартир — таких обычных в революционном мире 20-х — в небеса, в воздушные замки. С большим остроумием описал Маяковский будни гражданина XXX века.

В романах «Межпланетный путешественник» и «Психомашина» и примыкающей к ним повести «Комса» (все — 1924) Виктор Гончаров не решился изобразить мир победившего коммунизма, ограничившись развитым социализмом. Но опять же в мировом масштабе — экспансия СССР привела к образованию Союза Советских Федеративных Республик Европы, Азии, Африки и Австралии. А что же Америка? «Да! Америка, значит, до сих пор держится, но уже гниет на корню… скоро мы будем иметь федерацию республик мира».

Похожую картину изобразил и Александр Беляев в «Борьбе в эфире» (1928): Советская Европа дает последний и решительный бой оплоту загнивающего капитализма — Америке. Беляев, кстати, так же как и Окунев, считал, что люди будущего будут абсолютно лысыми. Герой, современник Беляева, даже не сразу может отличить мужчин от женщин. Просто какой-то культ унисекса царил в фантастике 20-х! Хотя «Борьба в эфире» — это скорее роман-буфф, скрытая пародия на штампы коммунистической утопии, что и послужило причиной запрета книги.