Из всех ужаснейших страданий нет ужасней сомненья. Это не я сказал, это сочинил Шекспир и вложил в уста своего персонажа. Отелло не хотел страдать и прекратил сомневаться, войдя однажды в спальню к любимой жене Дездемоне и убив ее способом, который в те суровые времена мог даже считаться гуманным. Какие доказательства измены он имел, приводя собственный приговор в исполнение? Платок и рассказ Яго. Глупости. Ни признания обвиняемой, ни свидетелей защиты… Произвол.
Но от сомнений Отелло себя избавил. На несколько минут, впрочем. Потом — после рассказа Эмилии — сомнения вспыхнули с новой силой («Яго, оправдай себя!»), и бедняга мавр окончательно прервал их, заколов себя. Смертью своей он попытался доказать, что человек не может жить, сомневаясь в самом для себя важном.
И все это чепуха. Только сомневаясь, человек способен существовать на этом свете.
Я сомневаюсь в том, что Бойзен действительно уничтожил Дьявола. Я заставляю себя сомневаться. Сомнения дают мне силы жить. Я сомневаюсь в том, что Ревекка любит меня. И это хорошо: если бы я не сомневался в ее любви, она давно бы мне наскучила. Сомнения позволяют нам жить вместе.
И еще я сомневаюсь в том, что поступил правильно, согласившись защищать Стивена Бойзена.
Но все случилось так, как случилось. Я могу сколько угодно сомневаться в собственной интерпретации событий, но у меня нет оснований сомневаться в сути происходящего в мире.
Вам известна полицейская статистика. Вы знаете, какой стала жизнь на нашей планете после памятного декабря. Вы ведь и сами изменились и не можете не чувствовать этого. Сколько друзей вы предали? И сколько друзей предали вас? Кого вы успели обмануть, что — украсть? Я никого не убил, но вы, возможно, не сумели справиться с этим новым искусом?
Когда разбилось зеркало Снежной королевы, осколок попал в сердце Кая, и мир изменился.
Когда Бойзен уничтожил Дьявола, частицы Зла пришли в наш мир, изменив его навсегда. Все теперь дозволено. Все.
Прости нас, Господи, мы хотели помочь тебе…
Максим Дубровин. Мыслехранитель
1
— …А ты ему что? — лениво спросил я, теребя сережку со встроенным ментусом.
— А я ему в лоб, — радостно сообщил Вовик.
— А он что?..
— Как что?! — Вовик удивился. — С копыт нафиг слетел!
— Поня-а-а-атно, — протянул я и выпустил дым в потолок. История рассказывалась в восемнадцатый раз и, утратив к настоящему моменту большую часть красок и кружев, лучше от этого не стала, незначительные вариации повествования не оживляли. Впрочем, и повредить ей уже ничего не могло. Вовик был безнадежным рассказчиком.
— Или вот еще, — валик шарманки сделал полный круг и включился на повтор. — Подкатили мы как-то с Витьком к двум телкам в кабаке. Ну, а тут два ихних кекса из сортира возвращаются и, гляжу, уже рукава закатывают…
Я принюхался. Мысли Вовика, как всегда, были распахнуты настежь и благоухали темным «Гёссером» пополам с женским потом.
— …И прикинь, тут он достает волыну! — история приближалась к апогею, голос Вовика зловеще повысился, аромат женщины поблек и сменился запахом пороха и, почему-то, коньяка.
— А ты что? — новое облачко дыма поплыло в сторону форточки.
— А я хватаю со стола бутылку «Хеннеси» и в рожу ему! — Вовик азартно размахнулся воображаемой бутылкой, и его громадный кулак пронесся буквально в сантиметре от моего носа. Бутылка, на мой взгляд, была ни к чему.
— А он?
— С копыт и в отрубе, — привычно закончил рассказ Вовик.
— Поня-а-а-атно.
Скучно. Невыносимо скучно. Осточертевшие истории и коротенькие мыслишки недалекого громилы, помноженные на жару и безделье, кого угодно сведут с ума. И все это в помещении, намертво прикрытом «глушилкой», где ментус бьет метра на полтора, и ничье сознание, кроме ближайшего собеседника, недоступно… Вакуум. Лучше бы Немой торчал здесь с ним, а я развлекал в приемной ногастую Юльку.
Щелкнул, включаясь, селектор.
— Саша, Вовик, зайдите ко мне.
Вовик торопливо сдернул ноги со стола и привычным движением затянул на горле ослабленный узел галстука. Будто передавленные этой нелепой на бычьей шее удавкой, испарились запахи коньяка и баб. Пиво, однако, осталось.
— Пошли, что ли? — неуверенно бормотнул он — шефа Вовик побаивался, — не знаешь, чо там?
Я догадывался, но лишь пожал плечами. Вовик поежился.
— Может, у Юльки спросить?
— Да брось, ничего страшного, прорвемся, — я ткнул окурком в пепельницу. Успокаивать этого громадного и в общем-то не трусливого человека было неловко.
— Тогда ты первый, — на всякий случай подстраховался Вовик.
Я коротко постучал и, не дожидаясь ответа, открыл массивную дверь директорского кабинета.
2
Анатолий Иванович Дорогой, генеральный директор фирмы с кокетливым и двусмысленным названием «Золото Кортеса», встретил нас, не поднимаясь с кресла. Кивком велев сесть, шеф связался с секретаршей.
— Юленька, Саша и Вовик у меня. Никого не пускай… и пусть Немой зайдет.
— Хорошо, Толиваныч, — пропищала Юля, и связь прервалась.