Фантастика 2008

Мария Гомес Диас откладывает «Пайс», взятый у стопки, и закуривает. Мария не любит прессы: новости лучше передавать из уст в уста. Вот она, например, знает историю своей семьи аж с 1808 года — в какой газете такое прочитаешь? Мария на редкость красива… Черные глаза, тонкие щиколотки, нежная кожа легко пахнет оливками.

Над Мадридом ночь.

— Адьез, мадрисита!

Навеки мое сердце разбито… — мурлыкает девушка себе поднос. Шестнадцатилетняя Мария сама не знает, откуда взяла эту старую песенку.

Так, привязалась.

© Н. Федина, 2007

Лариса Бортникова АНАРХИСТЫ

Смотритель тоннелей столичного метрополитена Сидоров мялся на переходе в томительном ожидании зелёного карапуза на табло. Карапуз медлил, до начала утренней смены оставалось четверть часа, а по проезжей части сновали туда-сюда цветные пассажиропотоки. Сидоров нервничал, переживал, и вдруг… Вдруг его осенило. «А чего это я? А плевать я хотел на приличия и мораль! Пле-вать! Вот так!» Сидоров плюнул, попав точно между прутьями канализационной решётки, скинул пальто и стянул свитер вместе с неглаженой рубашкой (жена ленилась — зимой всё одно под свитером незаметно). А потом Сидоров взлетел.

Вахтёрша шарахнулась в сторону и перекрестилась, увидев, как Сидоров минует турникет, как красивым штопором ввинчивается в наклонную шахту, чтобы обогнуть фонари, натыканные вдоль эскалатора, и раствориться в полутьме.

— Заболел, наверное. Или пьяный? Точно пьяный. Алкаш, — верещала вахтёрша в переговорное устройство, делясь происшедшим с капитаном Соловейко — дежурным ментом. — Вот бесстыжая харя! Просвистел мимо, даже пропуском не моргнул. Вы уж его прижучьте как следует. Оштрафуйте гада.

— Не боись, Марьванна. Примем меры.

Капитану ничуть не улыбалось под конец дежурства разыскивать нахулиганившего техника. Однако долг есть долг, и, нацепив фуражку с высокой тульей, Соловейко поспешил к эскалатору.

— Вруби лесенку на полную, а то не угонюсь за придурком, — проорал Соловейко вахтерше.

И правильно сделал. Едва начищенные кирзачи капитана ступили на гранитные плиты станции, едва затянутая в белую лайку ладонь коснулась мрамора колонны, дверца, ведущая в подсобку, распахнулась, и оттуда выплыл Сидоров. На лице его, розовом и придурковатом, как у поддатой невесты, блуждало выражение абсолютного счастья. В руках болтался чемоданчик с инструментом, а из бледной спины, испещрённой клинописью баночно-горчичной терапии, топорщились кожистые крылья. Крылья были не слишком ухоженные, размером невелики, но пульсирующие, узловатые жилы указывали на немалую мощь, а также на то, что Сидоров частенько пользовался летательным рудиментом. Чаще, чем положено в цивилизованном обществе.

— Пьяный? Дыхни. — Капитан Соловейко брезгливо оглядел нарушителя порядка. — И это… Приземлись немедленно. Смотреть на тебя тошно. Взрослый мужик. Семейный… Давай-ка, братец, домой. Отоспишься, придёшь в норму, а завтра на работу.

— А хрена тебе! — Сидоров засучил ногами в кедах и, приняв горизонтальное положение, взял курс на тоннель. — Я свободный человек! Даже не подумаю подчиниться… Вот! Летать я над вами всеми хотел!

С этим Сидоров взмыл под мозаичные своды, изобразил петлю, едва не выронив чемоданчик на капитанскую фуражку, и на бреющем вошёл в трубу. Стоптанные резиновые подошвы мелькнули в чреве тоннеля мотыльком-мутантом. Соловейко чертыхнулся и полез за рацией. Надо было срочно вызывать группу захвата.

— Может, наркота… Или с ума сошёл. Всю жизнь по катакомбам ползать — не всякая психика выдержит. А у нас через полчаса поезда на линию выходят. Высылайте боевиков.

— Соловейко, слушай. Такое дело. Пока ребята прибудут — минут десять пройдёт. Ты того-с… Как-нибудь сам. — Рация замялась, всхлипнула и осторожно добавила: — Приказать не имею права, дело сугубо добровольное.

— Что? — Сочный бас Соловейко, гордость бара-караоке «Солдатская песня», сорвался на нервный клёкот. — Товарищ полковник. Это как же? Товарищ полковник… Я пулю в грудь за родину — запросто, или на танк с гранатой. Но это! Ни за что!

— Ну… Прости, капитан. Сам бы тоже, наверное, не смог. Ожидай подкрепление.