"Фантастика 2023-119". Компиляция. Книги 1-23 (СИ)

Позже все-таки приходит оно: и осознанное, и невозможное быть скрытым. Камень души оказывается не камнем, он утрачивает прочность и твердость, он проседает под грузом горя. И тогда человек, если он действительно интроверт, пытается как можно меньше общаться, а если общаться, то с малознакомыми, лучше — с совсем чужими; водка в этот период и спасает от полного саморазрушения, и к нему же ведет, только другими путями…

К числу таких людей принадлежал и Игорь.

Он пробудился рывком, и лютая тоска скрутила его беспощадно. Что объяснял Коммодору? Что втолковывал Анциферову и прочим? Иду туда к ней, за ней, жить без нее не могу, то есть могу, но не знаю зачем жить. Вот, пришел. А ее нет.

Сколько прошло с того момента, как узнал? По календарю — неделя, даже вторая началась. Всю неделю что-то делал, с кем-то спорил, с кем-то соглашался, шутить изволил, и куда-то ходил, и куда-то возвращался, и где-то потерял двое суток, и ничего не понимал, и старался понять, и что-то постепенно понимал, и строил какие-то планы, и казалось — нет ничего важнее.

И только теперь пробило до самого донышка.

Он подавил рвущийся наружу вой, прихватил зубами подушку, пожелал себе немедленно сдохнуть, ибо всем весом накрыло его то самое: не знаю зачем жить.

Через некоторое время — он не мог бы сказать, минута это была, или час, или полжизни — безумие черной тоски двинулось немного на спад. Сначала вспомнилось любимое пушкинское:

Твоя, краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой —
А с ними поцелуй свиданья…
Но жду его; он за тобой…

Нет. Не то. Чтобы так ждать, нужно много веры.

Потом вернулась способность воспринимать хотя бы себя самого более-менее рационально.

Эгоизм, покаялся он. Зациклился на собственной персоне, а она значения не имеет. И как оценивают эту персону «умники» — тоже не имеет. Речицын, Вялкин — уверен, всё понимают или, по крайней мере, чувствуют, но и это не имеет значения. Маринка-маленькая… С ней надо будет поговорить, потому что она-то значение имеет! Не дай Бог, чтобы она уверилась в черствости человека, который утверждает, что любил ее маму. Не для этого человека не дай Бог, а для самой Маленькой.

Вот ключ. Для кого, для чего? К черту объяснение своих переживаний, пропади они пропадом! Для кого, для чего делать то, что задумано? Для нее, Маринки-маленькой. И для всех остальных, потому что они несчастны, потому что даже Анциферов, с его нелепыми попытками сохранять былую значительность, тоже несчастен, потому что даже Местные, ставшие нелюдью, тоже несчастны, и не важно, что в большинстве своем не подозревают об этом.

Так уж вышло, сказал себе Игорь, что моих силах помочь им. Всем или хоть кому-то из них. Возможно. Я не виноват, что это в моих силах, я на это не подписывался, однако же выпало — мне. Конечно, еще тридцать раз «возможно», потому что вилами по воде… Но если есть вероятность — должен пробовать.

А виду — не подавал, ну так и не подавать. Не имеет значения. На сердце что есть, то и есть, и это только его, сердца, касается.

***

За невидимой стеной теперь желтело несжатое поле. Начиналось оно прямо от стен дальней оранжереи, а за ним, не близко, но, оценил Игорь, вполне досягаемо, вздымался невысокий холм с почерневшими постройками, то ли жилыми, то ли хозяйственными — не разглядеть. Имелась в поле тропинка; она слегка вилась, кое-где терялась из вида, снова появлялась, потом стала неразличимой. Зато по холму к постройкам вела, кажется, полноценная дорога.

— Это хорошо, — сказал Игорь. — Было бы море — пришлось бы вплавь. Лодок-то мы с тобой, Марин, не видели, верно?

— Жа-алко, — протянула девушка. — Так хотелось на море…

Ребенок, совсем ребенок, подумал Игорь, и горечь вновь взметнулась в его душе, и вновь была безжалостно задавлена.

— Ничего, — бодро пообещал он, — все впереди! А пока лучше суша. Сама подумай, как по воде-то? Я еще ладно, я плаваю неплохо…

— Ихтиандр, — сказала Марина и тут же спохватилась: — Ой… Простите…

— Ихти-Игорь, так меня твоя мама называла… — медленно проговорил он. — В твоей памяти иначе, а в моей именно так…

— Вы мне об этом не говорили…

— Да как-то не до того было… Ладно, приступим. Эта преграда, похоже, самая сильная, уступает только внешней оболочке. Помнится, туда я легко вышел, а обратно, с ландышами, протиснулся не без труда. И, кстати, когда выходил легко, в висках стучало, а когда обратно — нет. И когда сюда, на Завод, проникал, тоже пульс был ого-го! И когда тебя вниз проносил — помнишь? — даже адреналином ты меня колола. А сейчас ничего не стучит… Так что давай-ка, заряжай. В смысле вынимай шприц. — Он притворно нахмурился. — И не спорь.

— Ну конечно, со старшими не спорить, — пробормотала Марина. — А что я врачея, это как?

Однако послушалась.

После инъекции Игорь выждал пару минут — и шагнул. Почувствовал сопротивление, но небольшое. Прошел. Посчитал до десяти. Шагнул обратно. Сказал:

— Вроде нормально. Пробуем вместе.