Фантастика и Детективы, 2013 № 06

Это потом у них были и раздоры и измены. Но никогда их ссоры не затягивались надолго, вспыхнув, они тотчас же потухали, будто враз исчерпав себя. А измены… «Раз я сделал глупость, раз сглупила она, сказал старик. Мало что бывает, за такое казнить нельзя». «Так за что можно?», спросил я. Он сощурился и долго глядел на меня, не отвечая. И только по прошествии минуты или больше, сказал странное: «За взаимность».

«Мы устали друг от друга, говорил он, но все же чувствовали в нашем союзе непреодолимую нужду, некую непреходящую потребность все время быть вместе». — «Что же в этом плохого?» — «Ничего, кроме того, что невозможно испытывать зависимость друг от друга на протяжении пяти десятков лет. Когда-нибудь это должно было кончиться, устал я, устала она, а вот все же…». Я заговорил было о любви, старик только махнул рукой, о любви давно не было и речи. О семье тем более. Они давно жили одни, дети разъехались, создали свои семьи и позабыли родителей. А они все так же принадлежали друг другу, принадлежность эта стала невыносимой, и потускневший от времени образ некогда любимого лица вызывал ныне лишь усталое отвращение. Они и ссорились лишь потому, что не могли иначе выразить свое отношение к связавшей их потребности. «Вам не понять, говорил старик, в былые годы стоило нам разойтись хоть на один день, и мы уже не находили себе места, словно потерявшиеся дети, а по возвращении вновь бросались по углам, словно загнанные в осточертевшую клетку».

Я помолчал и спросил осторожно: «И это был выход?». Он пожал плечами, но ответил: «Надо было хоть на что-то решиться. Разойтись мы не могли, привычка всегда брала верх над нами. Теперь же, когда моя старуха вовсе обезножела, да и я сам частенько едва вставал после приступов ревматизма, это был, как мне кажется, единственный выход. Иначе нам не расстаться было». О детях он даже не вспомнил, как, должно быть, и те о стариках.

Закончив, он замолчал надолго. Я лишь спросил еще, пытаясь понять, почему именно в тот день, не позже и не раньше, и старик привычно пожал плечами: «Уж как получилось. Как почувствовал, что не могу больше, так и решил». Я заговорил о сожалении, раскаянии, он кивнул, соглашаясь неохотно, но больше ничего не прибавил. Позже, когда мы расставались, сказал два слова: «выгорело все», — что еще можно добавить к ним.

Незадолго до дня суда, когда старик узнал, сколько получит и успокоился на этом, а я уже и не заикался о смягчающих обстоятельствах, в деле четы Красовских появился странный оборот, столь неожиданный, что, признаться, я в первый момент просто не мог поверить следователю, сообщившему мне новость, и лишь сухие фразы принесенного им документа убедили меня. Это был результат экспертизы, запоздалой, позабытой, в сущности, не влиявшей на ход дела в целом, а потому и затянутой до последнего, и вложенной в дело задним числом. Я повторюсь, результат практически ничего не менял в деле, он относился к старику Красовскому лишь косвенно. Но зато, каким образом! Право же, я и представить себе не мог ничего подобного.

Старик убил свою супругу вечером, около семи часов, как раз перед чаем. Перед этим они снова излили друг на друга свою желчь, привычно, словно исполняя некий ритуал. Но в этот раз он вышел из кухни, сказав свое последнее слово, прошел в темную комнату, вынул из шкафчика с инструментами молоток, вернулся и ударил; всего один раз. Убедившись, что его оказалось достаточно, старик позвонил в милицию и стал терпеливо ждать.

Меж тем, его супруга уже успела приготовить чай, успела даже разлить его в чашки, вернее, в чашку себе и в кружку супруга — они не могли есть и пить из одинаковой посуды, выбирая столь несхожую, чтобы невозможно было бы спутать их меж собой. Чай остался нетронутым, убив, старик просто сел у двери, дожидаясь приезда сотрудников милиции. И это имело смысл: позабытая, затерявшаяся в пути экспертиза принесла тот самый результат, столь ошеломивший меня, о котором я уже начал рассказывать. В кружке Красовского было найдено изрядное количество мышьяка.

Когда-то в незапамятные времена, мышьяком травили крыс — на всех предприятиях, его и ее не были исключением из общего правила. Впоследствии его заменили относительно более безопасным для человека средством, но вот эта коробочка отравы, в заводской упаковке, с той канувшей в Лету поры продолжала храниться в темной комнате, храниться долгие десятилетия, для того, чтобы однажды быть востребованной. По случайному совпадению, именно в тот день.

Следователь, принесший результат экспертизы, захватил с собой и коробочку. Я показал ее старику, но Красовский помотал головой: нет, никогда она ему не встречалась. И тогда я выложил перед ним лист с результатами экспертизы содержимого его кружки. Он долго читал, шевеля губами, разбирая малопонятные термины, пожимая плечами и не понимая, зачем он должен все это изучать. Пока не добрался до слов «содержание мышьяка составляет…».