Фантастика и фэнтези польских авторов. Часть вторая

— Правильно. Только он — это не я, а я — это не он. Мы словно две стороны одной и той же монеты. Оба мы приносим подарки, но на этом наша похожесть и заканчивается. Я существовал сотни лет. Он появился недавно. Я был рожден из сердечной потребности тех, кто в меня верил. Он же появился из детской жадности.

— А я думал, что ты умер во время революции.

— Я умер множество веков назад, в Византии, где был епископом. Я могу появляться здесь, если кому-то нужен, но так долго, как долго в меня верят. Быть может, уже через год меня и не будет. Все зависит от того, буду ли в воображении людей приносить подарки я или он. Понимаешь?

— Да. Я хочу верить в тебя.

— Это будет труднее, чем тебе кажется. Если через год я не приду, ты обо мне забудешь.

— Нет.

— Я не оставляю следов в пыли. Но так, впрочем, даже и лучше.

— Ты пришел, потому что я прочитал эту книжку, и мне сделалось грустно?

— Я пришел потому, что ты в меня поверил. Если ты перестанешь в меня верить, второй раз сюда я уже не попаду. Ты какой хочешь подарок: материальный или нематериальный?

— А как же подарки могут быть нематериальными?

— Я могу послать тебе добрые сны. Могу сделать так, что твои художественные способности разовьются.

Мальчик задумался.

— Мой отец — очень плохой человек.

— Это так. Хотя бывают гораздо хуже.

— Подари мне книгу, которая называется Библия. Я хочу учиться по ней, как жить.

Николай глянул на лежащую на полу книжку. То была еще дореволюционная книжечка для детей с цветными картинками и морализаторскими рассказиками. Он кивнул и вынул из мешка небольшую Библию в кожаном переплете.

— Не жди, что эта книга ответит на все твои вопросы.

— Я постараюсь ее прочитать и понять. Я ее хорошенько спрячу.

— Веселого Рождества, — шепнул святой.

— Веселого Рождества, — ответил мальчишка, прижимая книгу к себе.

Николай исчез и материализовался уже на крыше. Он напряг память. Как же оно было до революции? Он ездил тогда по земле и стучался в двери домов. Святой вздрогнул. Времена меняются. Он вынул часы, поглядел на циферблат: все так же было несколько минут десятого. Раньше часы ему были не нужны. Эти часы были сделаны из золота, на корпусе была припаяна платиновая монограмма. Непонятно откуда Николай вдруг обрел уверенность, что это часы последнего царя. Святой тряхнул головой, потом потряс часами. Во мраке что-то блеснуло, где-то там, в темноте горел слабенький огонек. Старик щелкнул кнутом, и олени неохотно перешли на рысь. Небольшая, валящаяся мазанка стояла одиноко среди заброшенных железобетонных конструкций на другом конце города. Этого места святой не знал, раньше никогда здесь не был. Он постучал в двери, только никто не открыл. Подумав немного, Николай нажал на дверную ручку и вошел в темноту. Единственный обитатель мазанки валялся на полу, страдая от delirium tremens[58]. На одной из стен красовалась свежайшая, буквально истекающая краской громадная фреска, изображающая глядящего на часы святого Николая. Святой склонился над лежащим и вытащил из его кармана паспорт.

— Кокушев-Мирский, — прочитал он по слогам. — Значит[59], дворянин. Каким же это чудом он сохранился?

Из задумчивости его вырвал грохот нескольких кулаков в дверь. Он не успел шевельнуться, как ворвались вовнутрь. Их было трое, в кожаных пальто, все курили «беломорины» и держали в руках пистолеты с чернеными стволами. Все остановились перед Николаем.

— Ваши документы, гражданин, — потребовал самый главный.

— У меня нет документов. Я — святой Николай.

И он растворился в воздухе у них на глазах.