Фантазии о счастье

Перед рассветом он плеснул себе в лицо водой и в отчаянии уставился в мутное зеркало. Тот, кого он увидел в нем, был скорее призраком прежнего Хартли Тарлтона.

Он спрашивал себя, что делать, и не находил ответа. Просить прощения? Но он не мог прийти к Фионе, пока не будет готов говорить о ребенке. Каждый раз, когда он думал о своем ребенке, у него в жилах холодела кровь. Он не одобрял ни Фиону, ни ее ребенка. Неужели она этого не понимает?

Хартли споткнулся, спускаясь по лестнице, и порезал руку о разбитые перила. С удивлением глядя на окровавленную руку, он почувствовал слабость. На мгновение страх и боль охватили его с такой силой, что он испугался. А что, если он такой же, как его мать?

Много горя выпало на долю Фионы за ее не такую уж долгую жизнь. До сих пор самым худшим был момент, когда она поняла, что слишком взрослая для того, чтобы быть удочеренной, что у нее никогда не будет семьи, о которой она мечтала. И все же ей повезло больше, чем остальным. Люди в основном были добры к ней.

В ее жизни не было насилия, с которым нужно было бы бороться, не было алкоголизма или наркотиков. Фиона просто была хорошим ребенком в переполненном детском доме. Она выросла и нашла свою нишу, ей есть чем гордиться. Она научилась не мечтать о больших вещах, а довольствоваться тем, что у нее есть: маленький уютный дом, любимая работа.

До тех пор, пока Хартли Тарлтон не ворвался в ее жизнь, Фиона не представляла, что можно быть счастливее. С Хартли она узнала, что значит любить. Она пережила настоящий восторг. И вот, оттого, что так высоко взлетела в своих мечтах, падение было таким жестоким, неописуемо мучительным.

В ней как будто существовали две женщины: одна взволнованная и счастливая тем, что несет в себе новую жизнь, другая – раздавленная горем, настолько всепоглощающим, что ей хотелось спрятаться от всего мира под одеяло и не высовываться.

Прошел один день. Потом два. Потом три. Фиона верила, что Хартли смягчится, но недооценила его боль. Один день следовал за другим. Она заставляла себя есть, делать гимнастику и работать.

Тоска по Хартли была худшим несчастьем, которое она когда‑либо испытывала. Прошла неделя, и она поняла, что он не придет. Никогда. Просыпаться с каждым утром становилось все труднее. И только сознание ответственности за своего ребенка удерживало ее от жестокой депрессии.

Прошло десять дней с тех пор, как они виделись в последний раз. Фиона работала в своей студии, повернулась, чтобы взять еще одну кисть, и увидела Хартли, похудевшего и осунувшегося.

– Мне очень жаль, – сказал он грубовато.

Она сжала кисть так, что побелели костяшки пальцев.

– Мне не нужны извинения, Хартли. Я предвидела, что произойдет, когда ты узнаешь, что я беременна. Знала, что будет плохо. Даже представляла себе, как сбегаю, взяв себе другое имя, как можно дальше отсюда. Но я понимала также, что обязана сообщить тебе о ребенке. Мужчина имеет право знать о том, что станет отцом.

Хартли мрачно уставился на нее. Его глаза казались почти черными.

– Извини, я все испортил. Ты, должно быть, очень испугалась.

Он стоял, сунув руки в карманы старых рваных джинсов, темно‑синяя футболка была такой же старой и в пятнах. Трудно было поверить, что это богатый человек, представитель элиты Чарлстона. Очевидно, он работал над домом, который купил.

– Я испугалась, – тихо произнесла она. – Но ты ничего не можешь поделать со своими чувствами. Я знала, что твой отказ иметь детей – не прихоть. Ты был в смятении.

Он опустил голову и глубоко вздохнул. Когда он наконец посмотрел на нее и улыбнулся, у Фионы сжалось сердце, настолько это была вымученная улыбка.

– Сначала я не мог смириться с этой новостью, – сказал он. – Я знал, что извинения ничего не стоят, пока я не буду готов поговорить о ребенке.

– А теперь?

Он судорожно сглотнул.

– Я не рассказал тебе. Я не рассказал ни Мейзи, ни Джонатану.

У нее упало сердце. Чего она еще не знает?

– О чем не рассказал? Ответь мне.

– Дядя показал мне фотографии места гибели мамы. Там было много крови. Наша мать, женщина, которую никто из нас не помнит, выглядела такой спокойной и умиротворенной, очень красивой. Но она была мертва. Покончила с собой. А потом он показал мне ее детские снимки. Малышка играет со щенком; шестилетняя девочка с сияющей улыбкой в балетной пачке… Сопоставление почти сокрушило меня. Я понял, что не смогу растить ребенка и не думать, что его постигнет участь моей матери.

– Вся жизнь – это риск, Хартли. Никто из нас не может предвидеть будущее. Жизнь одних обрывается в восемнадцать лет, другие покидают этот мир в девяносто – сто лет.

Горячие слезы навернулись ей на глаза и покатились по щекам. Он подошел к ней, не выдержав ее слез.

– Пойдем в гостиную. Ты выглядишь измученной.