Фантазёр - покоритель горных вершин, или Повесть о мальчике, мечтавшем покорить вершины, на которые никогда не ступала нога человека

— Чего-чего? — переспросил меня кто-то таким басом, что я невольно выпустил из рук ветку, за которую держался. Хорошо ещё, что я надёжно сидел верхом, не то так бы и полетел вниз головой.

— Кто это там? — раздалось опять снизу.

Я не смог издать ни звука. По мне, лучше было онеметь, чем признаться, кто я. Такой ужас…

— Слышишь, что ли?

И вдруг я сообразил: кто бы это ни был, среди его родни наверняка найдётся мальчишка моего возраста.

— Слышу, как же не слыхать! — отозвался я таким голосом, как будто обижаюсь на него за то, что отрывает меня от дела.

— Кто ты?

— Кто я?

— Да, кто ты?

— Не скажу. Сам угадай.

— Как же я угадаю, если я тебя не вижу. Одна только штанина видна, но по штанине…

— Если увидишь, тут и угадывать нечего.

— Ты что мне загадки загадываешь? Говори, кто есть!

— А ты так со мной разговариваешь, будто я в первый раз в вашем доме.

— А что, не в первый?

— Фью, и не сосчитать, сколько раз я у вас гостил.

— А, верно, ты Тенгиз?

— А какой Тенгиз? Тенгизов пруд пруди.

— Мой племянник. Верно?

— Ещё спрашивает! Родного племянника не узнаёт. Забыл, совсем забыл нас.

— Да не забыл я вас. На днях зайти собирался. Как там Соня?

— Как Соня? Так я тебе и сказал. Приходи, сам увидишь, как она.

— Зайду, конечно, зайду. И Соню, сестричку, повидаю. Знаешь, ведь страда сейчас — виноград собираем.

— Страда! Везде страда.

— Слезай, Тенгиз, покажись… Ну и хитёр ты стал.

Я опять еле удержался на дереве.

— Погоди, немного груш хочу к обеду нарвать! —

крикнул я, а сам покосился через крышу в сторону яблони.

Ребята попрыгали с дерева и бежали к ограде.

Брань и проклятия старухи дошли наконец и до моего «дяди», и он спросил:

— В чём там дело? Что это с матерью?

— С бабушкой, что ли? Не знаю. Там, наверно, кто-то наши яблоки таскает, она и погналась за воришками.

— Таскают?! А ты что же? Сидишь себе на дереве и даже не поможешь ей!

— Ради этих кислых яблок не стоит руки марать.

— Не жалеешь ты своей бабки, скажу я тебе! — И дядя, гремя резиновыми сапогами, бросился на помощь старухе.

Я всё-таки не удержался и, соскальзывая с дерева, сорвал ещё пять отборных груш. Зато потом моей скорости позавидовали бы и зайцы и борзые.

Ничего не поделаешь. Не убежишь ведь, никто не поверит, что я ради старушки маялся, чтоб ей не надо было с утра до ночи сидеть и караулить груши. А заодно хотел Зуру в свой отряд заманить и, главное, проучить разбойника и хулигана Джимшера Долаберидзе!

ПРОЗРЕВШИЙ ЩЕНОК

Ветер всю ночь боролся с нашим домом, даже пошатывал его, но дом, как хороший борец, сопротивлялся ветру. Наутро с запада нагнало свинцовых туч. Ветер затих, но солнца не видно. И конечно, холодно.

В чашке у меня оставалось ещё два-три глотка молока, когда со двора послышался голос:

— Каха! Эй, Каха!

Это был Гиви.

Я выскочил и бросился к калитке.

— Привет! — сказал я, подходя к перелазу. — В чём дело?

— Ты же сам велел: когда у щенка откроются глаза…

— Я велел: когда прозреет и научится есть.

— Молоко уже лакает. Только в миску падает.

— Молоко, говоришь, лакает? Это главное. Остальное я научу его есть. Где же он?

Щенка не было видно, и я решил, что Гиви запихал его в сумку.

— Ты что, спятил — крошечного щенка в портфель посадил!..

— Нет, Каха, он у меня за пазухой, — смутился Гиви и полез за пазуху…

Какое-то время без толку копошился, копошился, но вот наконец вытянул за лапку щенка, который тут же вскарабкался ему на плечо и заскулил.

— Эй, осторожно, не сломай ему лапу! — прикрикнул я и обеими руками подхватил щенка.

— Видно, будет обжора! — сказал Гиви. — Больше других растолстел и вырос.

Мне не понравилась такая характеристика моей собаки.

— Сам ты обжора! Просто он уважает себя.

— Да, себя он уважает, а других щенков обижает.

— Значит, сильный.

— Очень. Раза два уже даже лаял!

— Вот молодец. Давай помоги устроить его в конуре.

— Но ведь опоздаем на урок.

— Раз такое дело, иди, воля твоя.

Я направился к конуре, бросился туда-сюда, достал сена из стога, ваты из подушки и чуть не до половины набил ими конуру. И едва запустил туда своего нового дружка, он стал тыкаться по углам и скулить.

— А, ты, верно, хочешь есть. Сейчас принесу тебе молока, только посиди и подожди, — предупредил я и припустился к дому.

Взял бабушкину глиняную миску с обломанным краем, из которой она поила кур, тщательно вымыл её у колодца, спрятал под курточку и, проходя мимо бабушки, улыбнулся:

— Э, совсем было забыл, бабушка…

— Ты чего в школу не идёшь? — спросила она, не взглянув на меня.

— Я и хотел объяснить: вот уже третий день у нас не бывает первого урока.

— Почему это? Учитель, что ли, заболел?

Я много раз обманывал бабушку болезнями учителей, и она могла не поверить.

— Нет, не заболел. Его на курсы отправили.

— Что ещё за курсы?

— Курсы? А там его будут учить.

— Учить? До сих пор он пе учёный был, что ли?

— Кто его знает, нм виднее.

Я вошёл в кухню, но молоко уже было заквашено в горшке. Поискал свою чашку — пустая и даже вымыта.

— Ты что тут ищешь? — насторожилась бабушка.

— Ничего, бабуля. Мне бы немного молока. Гиви щенка принёс…