Фантазм

Мальчишками они играли порой на развалинах церквей, стараясь не попасть ногами в "мины" человеческих отходов, заложенные здесь по всем углам. Да, это факт – как и предыдущее, их поколение ходило в разрушенные храмы по большой нужде, не говоря уж о маленькой. Не подумайте, вовсе не из какого-то принципа, типа – вот вам, церковникам, за крестовые походы и костры инквизиции! Просто в их городе был всего один общественный туалет – в центре. Туалет был бесплатный, очень грязный и, как говорится, "типа очко". То есть, там были две дыры в бетонном полу на небольшом возвышении и… всё, больше там ничего не было. Кажется, не было даже двери, не говоря уже о таких буржуазных излишествах, как бумага (о том, что она бывает еще и туалетная многие тогда только слышали) или, к примеру, умывальник.

И потому, разбросанные в самых разных местах города полуразрушенные храмы как нельзя лучше подходили для отправления естественных потребностей населения, словно специально для этого и оставленные предусмотрительными властями. Особенно для мальчишек, проводивших на улицах все свободное время и вечно занятых своими важными мальчишескими делами. Ну, не будешь же каждый раз домой бегать из-за всякой ерунды? Тут же война у них! Заброшенный храм – это разбомбленная Брестская крепость, которую надо защищать от фашистов. Здесь очень толстые стены, за которыми всегда можно спрятаться от вражеского: "та-да-да-да-да" и подпрыгивающей в руке палки, изображающей автомат. А потому на обиженный вражеский крик "я тебя убил, падай!", всегда можно крикнуть в ответ: "не-а, ты в стену попал!".

Егор улыбнулся этому эпизоду, всплывшему из детства, недавнего и уже такого далекого для него сейчас. Он вспомнил кое-что еще, а именно – свое стихотворение, которое он напишет десятилетия спустя. Тогда он не подумал даже, как такое может быть, как можно вспомнить будущее, просто воспринял как нечто вполне естественное и даже не удивился. А после всего произошедшего с ними в храме, вообще напрочь забыл об этом. Но сейчас строчки поплыли в голове:

А в детстве жили мы без Рождества.
Привычно обходились Новым годом.
И под советским нашим небосводом

Светили нам другие божества.

В разрушенных церквях играли мы

В войну, стреляя палками друг в друга.
Внезапно замирая от испуга
Когда казалось вдруг, что со стены,

С фрагмента фрески, сбитой топорами

В твои глаза заглядывает Бог.
Но тут друзья кричали "хенде хох!"
И обрывалась связь между мирами.

Мы в детстве не учили "Отче наш".

Мы пели про костры и про картошку.
А если и молились понемножку,

То больше понарошку, как кураж.

Не знавшие рождественской звезды,

Мы звездами кремлевскими гордились.
А в небе зимнем ангелы кружились,
С улыбкой грустной глядя с высоты.

Но вот и к нам, не знавшим Рождества,

Христос звездою утренней нисходит.
И в наших душах отблески находит
Казалось бы забытого родства.

Надо же, подумал Егор, я еще помню эти стихи, хотя, сколько лет прошло! И тут же словно споткнулся мысленно: сколько лет прошло? Еще нисколько не прошло! Покатав эту мысль в голове так и этак, он решил подумать об этом позже, загадок в последнее время и без того хватало. А потом и вовсе забыл.

* * *

Вот и получалось, что, с одной стороны, церковь для него была чем-то обычным, повседневной частью пейзажа, местом детских игр. Но, с другой стороны, в том храме, в который они заходили сейчас – в храме действующем, а не заброшенном, было что-то неуловимо таинственное, неведомое и, как всякая тайна, притягательное. И сейчас, после предложения Ольги зайти в церковь и промелькнувших воспоминаний детства, он почему-то подумал не о смерти и кладбище, а о некой тайне, загадке, скрывающейся за храмовыми дверями. Загадке, имя которой – вечность.

Робко поднявшись по ступеням, они остановились перед железными дверями. Было не заперто, и Егор острожное потянул. Дверь была тяжелая, но открылась неожиданно легко. Он хотел пропустить, как это положено галантным кавалерам, Ольгу вперед, но она зашипела ему в ухо: "Иди ты первый" и спряталась за его спину.