Рей выпрямляется, встречаясь со мной взглядом. Я слышу, как за окном ветки бьют по стеклам, с кончика полотенца на старый пол капает вода.
Я хватаю Рейвен за руку, останавливая ее. – Насколько сильные галлюцинации может создавать Фантом?
Девушка переводит на меня удивленный взгляд. – Зависит от силы источника, – отвечает она.
– А если источник действительно хорош? – с опаской спрашиваю я.
Рей глядит на меня широко распахнутыми глазами. Я смотрю на время. До отправления четыре часа. Чем дольше мы будем копаться, тем сложнее будет решиться. Так что я хватаю джемпер и, с трудом натягивая на влажную кожу, говорю: – А вот это мы и должны выяснить.
***
Не знаю, дело ли в том, что я не могу усидеть на месте, или в осознании, что время поджимает, но спустя десять минут мы направляемся прямиком в Коракс. Каким бы этот поступок безумным не казался, я понимаю, что не успокоюсь, пока не узнаю правду. Мы шагаем вдоль длинных промышленных галерей, так не похожих на туристический центр с его живописными закоулками. Рейвен ведёт нас окольными путями, часто останавливаясь и сверяясь с картой в руках, но ведет уверенно.
– Ты уже была здесь, – больше утверждаю, чем спрашиваю я. Она кивает.
– Когда-то тут были лаборатории Коракса. Потом их продали другой конкурирующей компании. Мутное дело, опять какие-то отцовские махинации, подробности мне неизвестны. Знаю только, что после взрыва был большой скандал, ведь Максфилд заранее, зная план помещения, отправил своих парней что-то оттуда украсть. Грязная игра, даже для такого, как он. После взрыва Коракс вернул себе здание, заметая следы, но больше по делу не использовал.
– Ого, да ты просто кладезь информации.
– Ты ещё многого обо мне не знаешь.
– Я ничего о тебе не знаю, – уточняю я. – Хотя мы почти две недели провели вместе.
– Собеседник из меня не очень. Не с кем болтать было.
– А твоя мама?
Я на всякий случай оглядываюсь, проверяя, нет ли хвоста, потому что внутри возникает стойкое ощущение, что за нами кто-то наблюдает. Еще пару кварталов отсюда я разглядела чью-то фигуру в стороне от центральной дороги, но сейчас обратный путь пуст. «Это просто паранойя», – успокаиваю я себя.
– Мы созваниваемся периодически.
– Почему ты не осталась с ней?
Рей пожимает плечами: – Не сложилось. Наблюдать за мельканием отчимов, каждые раз привыкая к новому небритому лицу утром в ванной, не было желания. Так что я сама на суде Торна выбрала.
Я на минуту задумываюсь, каково это, когда тебе приходится выбирать. И когда выбора при этом особо то и нет.
– Он хороший, – будто бы оправдывается Рейвен. – Просто не понимает, как это – быть нормальным отцом дочери. У него же в Эдмундсе мальчишки.
Глядя на Рейвен, я думаю, что мы с ней не такие уж разные. Большую часть своей жизни я провела в интернате, как она в лаборатории, но ни одна из нас не была на своём месте. Ни одну из нас по-настоящему так никогда и не любили. Но мы упорно убеждали себя, что это не так. Рейвен говорит, что Коракс был ей домом. Я же понимаю, что единственное место, что могла таковым назвать, было рядом с парнями. Долгие недели я упорно искала путь назад, в свою прежнюю оболочку, цепляясь за ускользающие воспоминания, как за дым. Но теперь понимаю, мне никак не расположиться в себе самой. Старая Виола умерла в том замке, что построила из воздушных стен, да я и сама больше не хочу туда возвращаться. Можно сказать, что теперь у меня статус бездомной. Я делаю медленный вдох, бросая взгляд на вырисовывающееся из-за поворота здание, верхняя часть которого полностью остеклена графитовыми стёклами, и неосознанно цепляюсь за шарф. Наконец мы останавливаемся.
– Сигнализация? – спрашиваю я прежде, чем подойти ближе.
– Насколько мне известно, отсутствует, – отвечает Рейвен. – Здесь больше нет ничего ценного. Только стены, они даже мелким форточникам без надобности. И один охранник на проходной. – Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Рейвен скашивает глаза направо, в сторону входа, и добавляет: – Вооруженный.
– Глупая затея, – бурчу я, порываясь уйти. Только напарница преграждает мне путь к отступлению рукой.