Фантом. Последние штрихи

Атмосфера в казино походила на фильм про Джеймса Бонда, но была уныла, как и положено реальной жизни. Детали, точные по отдельности, вместе складывались в гораздо меньшую сумму. Несмотря на интерьер и гламурных посетителей, сама игра казалась вымученной и банальной, по крайней мере той ночью. Мы заказали напитки, а потом я стал наблюдать за тем, как Нордхэген проигрывает деньги. Он выбрал рулетку и ставил по наитию, без какого-либо метода. Впрочем, не сказать, что я справлялся лучше.

Рядом с нами материализовались две девушки, похожие друг на друга как две капли воды, словно сошедшие со страниц комикса. Я не возражал. Они взяли на себя часть бремени компании Нордхэгена. Мы пили, играли и говорили ни о чем. Казалось, девушкам приятно наше общество. Нордхэген был завсегдатаем этого заведения, и у меня появилось чувство, что девушки его узнали. Через какое-то время мне стало скучно, и я сказал Нордхэгену, что пора уходить.

– Куда поедем? – игриво спросила одна из наших спутниц.

Я моргнул и ответил:

– Мы едем в один стрип-клуб в Сохо.

– Чудесно, – пробормотал Нордхэген.

Но для парочки пташек эта перспектива оказалась вовсе не такой заманчивой. Всем своим видом они говорили: «Неужели они не поняли, на что мы намекаем?» Наверное, мы действительно их не поняли. Конечно, они не собирались ехать с нами в какую-то низкопробную дыру и смотреть, как жирные шлюхи посредственно танцуют у шеста. Но я был рад, поскольку надеялся, что таким образом удастся хоть как-то скоротать эту томительную ночь.

Однако я ошибался. Нордхэген серьезно воспринял предложение отправиться в стрип-клуб, и когда мы оказались вдвоем в такси, я не смог его переубедить.

Интересно, почему он решил продемонстрировать свою азартную сторону только сейчас – и что еще я узнаю о нем за время своей производственной практики?

Он выбрал дешевое заведение с жирными стриптизершами. Мы сели за столик у бара, как можно дальше от сцены. Нас никто не беспокоил. Клуб казался уставшим и сонным.

– Скоро все изменится, – таинственно пробормотал Нордхэген. – Перемена необходима, хотя болезненна.

– Что вы имеете в виду?

Мой вопрос, казалось, сделал его настроение еще мрачнее. Он нахмурился и лениво постучал пальцем по столу. Затем медленно покачал головой.

– Грядут ужасные события, – продолжил он. – Темные времена. С людьми происходят страшные вещи.

Еще бы! – подумал я. Тем временем на сцене трясла жиром женщина около тридцати в школьной форме. Я, конечно, не специалист, но успел понять, что школьная форма – важнейший компонент сексуальной фантазии британцев. Впрочем, бормотание Нордхэгена вскоре завладело всем моим вниманием.

– Грядут ужасные, ужасные события, – повторил он. – Это просто… кошмарно. Людей ослепляют, им выкалывают глаза. Их делают немыми, отрезая им языки…

– Вы говорите о своих людях? – спросил я нервно. Я не мог в это поверить и надеялся, что он просто строит из себя Нострадамуса, а не придумывает новые поручения для меня.

– Это так ужасно, – продолжал он. – Но они и так уже слишком несчастны. Что я могу сделать? Им не вынести этой жизни. Им нужно помочь снять напряжение. То, что они видят и хотят сказать, – им с этим не справиться.

Я знал, к чему он клонит. Нордхэген не в состоянии провести операцию самостоятельно. И мне придется выполнять всю грязную работу. Ничего сложного. Всего-то удалить несколько глазных яблок и языков.

– А нельзя им завязать глаза и вставить кляп? – задал я глупый вопрос.

– О боже, нет, – ответил Нордхэген, не раздумывая. – Будет только хуже, намного хуже. Иметь глаза и язык, но быть не в состоянии ими воспользоваться. Только представьте, что с ними будет тогда. Нет. Любая возможность должна быть исключена. Конечно, это их опечалит, но со временем они привыкнут. И потом, когда они поймут, что это невозможно, желание видеть и говорить в них угаснет, и они обретут мир и гармонию. Сейчас у них есть надежда – вот они и страдают. Их страдания необходимо прекратить. Они привыкнут, и им станет только лучше. Но чтобы удалить источник их дискомфорта, следует действовать решительно. Для того, чтобы проявить доброту, приходится быть жестоким.

Если сознание Нордхэгена можно сравнить с могилой, то из нее на моих глазах вырастали новые цветы зла. Блестящее, черное, ядовитое воплощение зла или ужаса. И, конечно, безумия. Цветы безумия. Их корни засели глубоко в сердце у Нордхэгена.

– Я вас понял, – сказал я.

Даже слишком хорошо. Этот разговор во время нашей ночной пирушки меня отрезвил. События развиваются, и я должен приступить к исполнению своего плана не откладывая. Надежды на то, что Нордхэген забудет о нашем разговоре, потеряет его в алкогольном тумане, не было. Речь шла о его детище, о его страсти. А я не хочу принимать в этом никакого участия. Даже если речь шла всего лишь – всего лишь! – о том, что мне придется перерезать голосовые связки и зрительные нервы. Нельзя соглашаться, потому что на этом он не остановится.