Фантомики

— Глупый ты человек, — отвечал Господь. — Вот, я пекусь о каждом из вас из года в год, из века в век, но разве бываете вы благодарны? Вовсе нет. Подобно жене, которая пользуется от мужа и нисколько не ценит, так и вы пользуетесь, и забываете, что ничто ниоткуда не берется. Жена твоя прелюбодействует, но разве ты сам, называя себя благоразумным, помнишь обо Мне? Ты занят суетными делами, корыстными мыслями. Разве тем самым не прелюбодействуешь? А если не можешь не изменять, чем ты лучше неверной жены. Исправь прежде себя.

Понял человек свою вину, раскаялся, обещал, что впредь такого не повторится, что отныне он будет блюсти себя, все мысли и дела посвятит Господу, с тем и уснул. Однако настало утро, затем наступил день с житейскими заботами, ночное раскаяние было отброшено и забыто, все потекло по-прежнему. И снова жена изменяла, а он прощал. Что поделаешь, если натура такая.

Два голоса.

Кто не знает эти два голоса? Идешь, скажем, по дороге, жара полуденная, пыль на зубах скрипит, вдруг некто гнусавый говорит:

— Сколько можно! Надо отдохнуть, я устал.

А некто другой сипло, но твердо отвечает:

— Ерунда, дойдем. Немного осталось.

Или делаешь что-нибудь муторное, терпения не хватает, и опять тот, гнусавый, канючит:

— Да так сойдет, чего зря мучиться.

А в ответ:

— Делать — так делать, чтобы потом стыдно не было.

Или совершишь что-нибудь недостойное, с кем не бывает, суровый голос:

— Нехорошо, брат, как же так.

А черт гнусавый по плечу хлопает:

— Авось, да небось, никто не узнает!

Суровый не сдается:

— Исправь, пока не поздно, признайся, повинись.

А лукавый шепчет в другое ухо:

— Позору не оберешься! Молчи, кривая вывезет.

Если действительно обходится, гнусавый усмехается:

— А я что говорил, братан! Все путем, со мной не пропадешь.

И если тот, суровый, отступил, или мы его не слышим, плохо дело, хоть и скрыто до поры. А гнусавый всегда рядом, жалуется на судьбу, хвалится не своими успехами, просит выпить, поспать подольше или поесть повкуснее, побаловать себя любимого. Он глуп и ленив, только и может, что подставить ногу или толкнуть под руку. Если это наши голоса, разве поступали бы вопреки, слушали по настроению то одного, то другого. Тут и надо выбирать, кто нам друг, и кто опора. Недаром говорят: бес попутал или ангел сохранил. Кто не знает эти два голоса, тот лжет себе и другим.

Осада.

Некий сын приехал в гости к отцу, тот жил бобылем. Давно не виделись, обрадовались встрече, выпили и закусили, все хорошо, только стал сын высказывать, будто отец живет грешником. В доме беспорядок, окна грязные, белого света не видно, решетки не выкрашены, на кухне батарея бутылок, и все такое. Отец не спорил, все смотрел на сына и радовался, такой взрослый стал, правильный в суждениях, а вслух отшучивался, что не может себя переделать, да и так устраивает, привык. Главное в доме, надежные запоры. А все остальное сойдет. Так они сидели за столом и разговаривали до глубокой ночи, как неожиданно в доме погас свет, за окнами тоже, и наступила нехорошая тишина. Отец прошел на кухню, отодвинув занавеску, выглянул на улицу. Где-то мигнул прожектор, и тут же погас, наступила темнота. Авария? И как раз во входную дверь постучали условным стуком, каким стучат стражи порядка, но как-то чересчур аккуратно. Сын, будучи навеселе, хотел открыть дверь, но отец запретил и снял со стены ружье. Тогда в дверь забарабанило множество кулаков, за окнами раздался разбойничий свист и вопли:

— Открывайте! Сколько можно?!

Началась осада, но дом выдержал. Сын опустился в кресло и сидел, пока ночной тарарам не кончился. Потом дали свет, все успокоилось. Оказалось, взбунтовались городские преступники, и на время взяли верх. Многие дома были разграблены, хозяева убиты. Для отца и сына, по счастью, все кончилось хорошо. Да, подумал сын, крепкие запоры важней всего.

Обезьяны.

Обезьян было много. Очень много! Целое море обезьян простиралось до горизонта. Они шли колоннами. Нет, показалось, что колоннами: они шли шеренгами, а где плотными рядами, обтекали пригорки и взбирались на них. Холмы шевелились, словно загривок громадного медведя, только то была не шерсть, а сплошной лес, но не зеленый, а почти коричневый, морды бежевые, макушки темные, издалека казались плюшевыми игрушками. А ближе обезьяны превращались в крупных особей, размером с человека. Они и шли как люди, на задних лапах. И лапами не назовешь, на ногах идут, во весь рост, как в атаку белогвардейцы, не все люди так ходят. А тут не люди, и одежды нет. Море обезьян, словно цигейка стриженая, сейчас сомнут! Не будут же обезьяны расступаться перед одним человеком. Либо вместе с ними топай, либо на себя пеняй, сомнут. Они молча идут, а как им еще идти? Разговаривать-то не умеют.