Фантомная боль

После десерта я отдал ей письмо. Оно лежало у меня в заднем кармане брюк, поэтому слегка нагрелось и помялось.

— Прочитай сам, — сказала она.

— Нет, — сказал я, — ты сама прочти.

Она читала, а я играл кусочками сахара, построил домик и попросил еще два кофе.

Она прочла письмо. Последовала сцена, но ничего драматического не произошло. Вскрики, стакан воды, опрокинутый на колени, несколько обвинений — одним словом, бессильный ритуал горя. Богу тоски в очередной раз принесли человеческие жертвы.

Я боролся с соблазном незаметно положить ей руку на колено под столом, сказать несколько слов, которые временно все исправят, а остальное довершат гормоны. Но мое решение было твердым. Как писатель, который, словно упрямый, гневливый бог, вершит судьбу своего произведения, так я вершил судьбу нашего романа. Непреклонный ни перед какими аргументами, мольбами, напоминаниями о совместных радостях, которых мы теперь лишаемся. Послушный лишь голосу, искусительному и заглушающему все аргументы голосу, нашептывающему мне: «Уйди, исчезни, пока не поздно, исчезни, пока не поздно, исчезни, пока еще никто не разбередил твоих ран». Нет такого призыва, который сравнился бы по силе с призывом к побегу.

— Ты все хорошее отправляешь на свалку, — сказала Ребекка.

— Чего только я уже не отправил на свалку! — парировал я.

Так я исчез из жизни Ребекки. Затем я вернулся обратно в Нью-Йорк. Среди многочисленных писем поклонников и начинающих авторов поваренных книг я нашел письмо от Эвелин. Эвелин вернулась в Пуэрто-Рико и поступила на работу служанкой с проживанием в семью к обеспеченным и доброжелательным людям. С ней и ее детьми все было в порядке. Она решила мне написать, потому что увидела мою фотографию в газете.

Я положил ее письмо в тот же ящик, в котором когда-то хранил рисунок с таксой. Однажды я взял и порвал этот рисунок, не желая, чтобы таксы вторгались в мою жизнь.

Ненависть — это море, в котором сливаются все реки тоски.

* * *

В Нью-Йорке мне снились сны о таксах, поваренных книгах и обществе «Карп в желе». Ребекка методически оставляла на моем автоответчике сообщения, но я ей не звонил.

Она говорила: «Я трахаюсь каждый день с новым мужчиной, Роберт, и ни у одного из них нет проблем с эрекцией».

Ревность, которую во мне вызывали ее слова, не была острой; кроме того, игра Ребекки не казалась убедительной — я не верил, что в ее жизни может появиться нечто такое, чего бы я не знал.

Я написал тридцать четыре письма: издателям, в газеты, в журналы, организаторам кулинарных показов и на ярмарки-продажи товаров для дома, все одного и того же содержания:

«С прискорбием извещаем, что три дня назад Роберт Г. Мельман скончался во сне».

Это меня развеселило.

Последовал гневный звонок редактора:

— Таких шуток люди не понимают!

Фредерик ван дер Камп оставил сообщение:

— Роберт, когда будет готово продолжение твоей поваренной книги, ты к нам вернешься?

Я заказал лимузин с шофером, чтобы поехать в Канаду, — пришлось потратить два часа на звонки, ибо многие фирмы по аренде лимузинов отказывались везти из Нью-Йорка в Канаду. Я написал Сказочной Принцессе следующее письмо:

Милая Сказочная Принцесса,

Теперь, когда у меня есть вилла на Багамах, небольшая квартира на Мальте, пакет ценных бумаг, стоимость которых во много раз превышает все наши с тобой мечты, вместе взятые, теперь, когда не имеет смысла отрицать факт, что ко мне пришел международный успех, пусть с помощью поваренной книги — какая разница? — теперь, мне кажется, настало время от тебя уйти.

Так я хотел начать свое письмо, и вот как я его на самом деле начал:

Я ушел от Пустой Бочки. Я хотел сообщить тебе об этом. Сам не знаю почему. Я не знаю, почему я связался с Пустой Бочкой, и не знаю, почему я от нее ушел. Разве такие вещи обязательно знать?

Однажды я был импотентом. Это случилось в опере. Но потом это недоразумение разрешилось. Ладно, шутки в сторону.

Мой разрыв с Пустой Бочкой тоже, впрочем, ничего не меняет. Между нами стояла не Пустая Бочка, ты ведь всегда это понимала.

Я не знаю, почему я это сделал, ты тоже не можешь со всей уверенностью ответить на этот вопрос, несмотря на то что годами ты имела возможность меня изучать и в самом

деле изучала, так что зачем мы будем забивать себе голову разными «почему»?

Я украл у тебя молодость, это правда, я гораздо раньше должен был от тебя уйти, но, похоже, некоторые расставания затягиваются. Теперь, после того как я бросил Пустую Бочку, надеюсь, что смогу сделать еще одну, на этот раз окончательную попытку избавить нас от взаимного присутствия.

Я так много всего хотел бы сказать, что хватило бы на целую книгу, но у меня больше нет времени на книги. Жизнь — это чепуха, святая чепуха, но даже святая чепуха — это чепуха. Возможно, ты сочтешь эту сентенцию ничтожным открытием по прошествии стольких лет, проведенных вместе. Может быть, у нас только и есть общего, что и ты и я считаем жизнь чепухой, но когда двух людей объединяет одна только чепуха, этого, по-видимому, маловато.