Фараон

— Госпожа… — Глаза у него стали огромными, словно у коровы, в них блеснули притворные слезы. Брови сошлись на переносице. — Полководец просил меня известить тебя, что он намерен покинуть Александрию и отправиться в Рим. Тебе тоже следует приготовиться к отбытию. Через три дня ты и двое твоих детей поедете в Рим.

— Как пленники?

— Да. Вы пройдете по столице в триумфальном шествии полководца.

Царице понадобилось время, чтобы подыскать ответ. От слов Корнелия по ее телу пробежала дрожь. Клеопатра не знала, что вызвало эту дрожь: возвращающаяся лихорадка или страх того, что его слова окажутся правдой.

— Понимаю. Полководец желает, чтобы мать единственного сына Цезаря прошла через весь Рим в цепях, вместе с двумя детьми императора. Я верно поняла?

— Совершенно верно.

— Спасибо, Корнелий. Теперь ты можешь идти.

Долабелла выглядел озадаченным тем, что его отпускают так быстро. Он явно ожидал куда более грандиозной сцены, какого-нибудь великолепного театрального представления, о котором мог бы доложить своему командиру.

— Это все, что ты хочешь сказать?

Голос его дрожал. Цезарь явно будет разочарован таким быстрым завершением встречи. Клеопатра улыбнулась:

— Это все, что я хочу сказать.

Когда Долабелла удалился, в комнату вошла Хармиона.

— У тебя усилилась лихорадка? Ты поэтому отослала его прочь? — Теплая рука Хармионы легла на лоб царицы. — Я пошлю за холодным компрессом.

Клеопатра остановила ее, потом поднялась и стала расхаживать взад и вперед.

— Нет, подожди. На самом деле после этого визита мне стало лучше.

— Клеопатра, вернись, пожалуйста, в постель. Ты такая же непослушная, как в одиннадцать лет. Ты еще больна.

— Не думаю, что Октавиан считает меня глупой. Не знаю, что он задумал, но наверняка совсем не то, что передал через молодого Долабеллу.

— А что он передал?

— Что пошлет меня и младших детей в Рим, чтобы мы прошли в его победном шествии.

— Не будь наивной, Клеопатра. Неужели ты думаешь, что он в своей злобе не дойдет до такого?

— Нет, не думаю, что он настолько туп или близорук. Он выстраивает планы тщательно, словно драматург софокловской школы. Он — не тот человек, для которого важно лишь следующее мгновение, он протягивает щупальца далеко в будущее. Как бы отчаянно он ни желал унизить меня, он знает, что даже эти варвары-римляне не придут в восторг при виде царицы, идущей по их городу в цепях, словно пойманное животное. Не говоря уж о детях Антония.

Хармиона покачала головой:

— Он вылил на тебя достаточно клеветы перед лицом всего Рима. Ты уверена, что эти варвары не потребуют твоего унижения?

— Хармиона, неужели ты не помнишь, как был потрясен весь Рим, когда моя сестра Арсиноя прошла в цепях во время шествия Цезаря? Женщины всего города оплакивали ее, хотя она была открытым врагом Рима и все знали это. Вспомни, Арсиноя открыто провозгласила себя врагом Цезаря. Она говорила о своей вражде сама. А меня объявил врагом Рима Октавиан. В городе слишком много людей, знающих правду. Нет, Октавиан не станет рисковать. Только не тогда, когда смерть Антония еще свежа в памяти народа, а в особенности — в памяти его солдат. Их верность Октавиану родилась лишь недавно и еще весьма уязвима. Увидев детей Антония — а ведь они так похожи на своего отца! — некоторые из этих солдат могут обратиться против своего нового военачальника. Я не знаю, что он хотел сказать, сообщая мне такие новости, но уверена: ошибкой будет понимать их буквально.

— Но что ты собираешься сделать? Что, если через три дня действительно придут его люди, закуют тебя в цепи и увезут тебя и детей? Ты хочешь рискнуть?

— Да. Потому что мне кажется, я знаю, зачем он передал такое послание. Он надеется, что подобные новости ухудшат мое состояние и я умру. Или гордость пересилит мою волю к жизни и я убью себя.

— Быть может, он прав.

— Он считает себя котом, а меня мышью, Хармиона, но я еще могу поднести ему сюрприз.

— Но что ты сделаешь?

— Увидишь.

Клеопатра подвинула сиденье к маленькому столику, взяла стило и начала писать, но рукава ее просторной одежды смазали страницу. Царица встала, сорвала платье и снова схватила стило. Она как будто не слышала криков Хармионы о том, что Клеопатра простудится и тогда уж точно умрет.

Царица писала письмо, проговаривая его вслух для Хармионы: