Фараон

Неужели Антоний ждал, что Октавиан окажется столь наивен? Или же сам Антоний проявил еще большую наивность и провозгласил царем мальчика, который якобы является единственным сыном Юлия Цезаря? Октавиан даже не верил тому, что это египетское отродье — сын Цезаря, и потому не намеревался обходиться с ним так, как обошелся бы с кровным родичем. Клеопатра вполне могла понести от кого-нибудь другого, а потом представить дитя Цезарю как его собственное. Цезарь был слишком обеспокоен отсутствием сына-наследника, а Клеопатра достаточно коварна, чтобы сыграть на этом. Но мальчишке с самого рождения твердили, что в его жилах течет кровь Цезаря, смешанная с кровью Александра и Птолемеев, а также богов и кого там еще могла приплести Клеопатра, чтобы придать своей выдумке еще большее величие. Может ли Октавиан оставаться регентом при ублюдке? Только до тех пор, пока мальчишке или кому-нибудь из его союзников не придет в голову, что с таким наследием вполне можно собрать армию…

Выполнить требования царицы попросту невозможно. Нельзя позволить ей удалиться в изгнание в чужую страну. Нельзя позволить ее детям — живым копиям ее и Антония — унаследовать царство. Но Клеопатра никогда не прекратит просить об этом. Ее мольбы уже становятся все более и более настойчивыми.

Быть может, ее можно убить тайно — так, чтобы это сделал какой-нибудь заранее приговоренный преступник? Октавиан поразмыслил над тем, как это устроить, однако понял, что никто, кроме него самого, не хочет смерти Клеопатры. Она проиграла войну, и все ее союзники перешли к нему. Она молила о мире. Она в плену и, хуже того, больна лихорадкой от ран, которые нанесла сама себе в припадке скорби по Антонию. Не найдется никого, на кого можно было бы переложить вину, если Клеопатра окажется убитой. Все ниточки сразу же приведут прямо к нему, Октавиану. Не было смысла рисковать и приводить в действие столь ненадежный план, последствия которого падут на его же голову. О, как же это утомительно — тратить столько сил на размышления об участи царицы и ее семьи! Но способа избавиться от нее и избежать кары не было.

Октавиан приучил себя быть терпеливым. Он подождет. Несомненно, вскоре ему придет в голову какое-нибудь решение — как обезвредить Клеопатру, живую или мертвую.

— Сколь горестно принимать сына старого друга, дорогой Корнелий, будучи в таком состоянии.

Клеопатра запахнула на груди ночное одеяние, пряча воспаленные отметины, покрывающие некогда безупречную кожу.

Она опасалась, что, несмотря на припарки, наложенные врачом Олимпом, зараженные раны оставят шрамы на ее груди. Эти уродливые рваные царапины выглядели так, словно Клеопатру когтил какой-нибудь хищник. Этим хищником была она сама — одинокая, запертая в клетке тварь, знающая, что самец ее убит, а детеныши унесены охотниками. Сама ли она ввергла себя в болезненное состояние, или же это сделали обстоятельства — Клеопатра не знала. Она попросту не привыкла болеть и теперь равно винила в случившемся и свое тело, предавшее ее, и то чудовище, которое захватило ее город, ее страну, ее собственный дом.

— Кто бы не захворал в подобных обстоятельствах? — снова и снова вопрошала Хармиона, пытаясь отвлечь Клеопатру от саморазрушительной ярости.

И у Клеопатры всегда находился один ответ на этот вопрос: «Юлий Цезарь». Почему она не может быть похожей на своего наставника? Она шептала, обращаясь к нему в ночи, когда рядом не было никого и она не могла уснуть, но голос божественного Юлия был почти не слышен. Быть может, он сердился или ревновал, потому что она говорила с ним об Антонии.

— Цезарь страдал от медвежьей болезни, — возражала Хармиона.

— Да, но она не мешала ему делать свое дело.

Царица находилась под домашним арестом, запертая в одном из дворцовых помещений, где некогда она принимала гостей невысокого ранга. Она послала Октавиану письмо, в котором потребовала прислать ей ее личные вещи, но доставили только одно — золотой трон с ножками в виде когтистых орлиных лап; ей казалось, что это было сделано, дабы посмеяться над ее положением. Ей словно бросали вызов — сможет ли она сидеть на этом троне в своем ужасном состоянии? Это чудовище Октавиан дрых в ее постели, жрал за ее столом, помыкал ее слугами, плескался в ее мраморной ванне.

Царице сказали, что Селена и Филипп по-прежнему находятся на острове вместе со старухами, но и их тоже стерегут. Клеопатра много раз просила, чтобы ей позволили увидеть младших детей, но неизменно получала отказ. Со временем ты увидишь их, отвечали ей. Сейчас она уже не хотела, чтобы они запомнили ее такой. Она ничего не слышала о Цезарионе и молилась, чтобы он все-таки направился в Индию. Александр уже должен быть на пути в Мидию. Антулл получил убежище в Мусейоне, и Клеопатра полагала, что Октавиан попросту отвезет мальчика в Рим, где тот сможет жить у родственников Антония.