Фараон

Клеопатра не могла больше выносить столь жуткого преображения. Цезарь не выпускал депеши из рук и не делился с нею их содержимым. Клеопатре хотелось знать, нет ли среди них писем от его жены, Кальпурнии, дочери его друга Пизона. А может, сам Пизон услышал о романе между Цезарем и царицей и написал ему суровое послание?

— Я слишком надолго задержался в твоем обществе, госпожа, и мои враги воспользовались этим.

— Но со времени последнего проигранного сражения прошло всего десять дней, — попыталась возразить Клеопатра.

Как он смеет?! Почему он дозволяет миру мешать их удовольствиям? И особенно сейчас, когда Клеопатра чувствовала себя живой, как никогда.

Она не понимала, почему женщины во время беременности стремятся к уединенному образу жизни и ведут себя так, словно больны какой-то загадочной болезнью. У Клеопатры было такое ощущение, словно ребенок внутри нее лишь придает ей сил. Как будто она теперь сделалась больше себя самой — объединенная сила двух существ в одном теле. Она чувствовала себя энергичной, сильной и непобедимой. Когда женщины, прислуживавшие Клеопатре, советовали ей не перенапрягаться, Клеопатра приписывала это их собственной слабости, а не своему состоянию. Быть может, она, в конце концов, не обычная женщина.

И Клеопатре отчаянно хотелось, чтобы рядом с ней находилась подруга, которая бы понимала ее, которая смотрела бы в лицо беременности с тем же бесстрашием, что и она сама. Клеопатра скучала по Мохаме. Несомненно, девушка из пустыни во время вынашивания ребенка была бы такой же энергичной, как сама Клеопатра. Они были бы как две амазонки, носящие детей-воителей для мира, что ожидает их величия.

Но, очевидно, на отца ребенка беременность подобного влияния не оказывает. Цезарь угрюмо посмотрел на Клеопатру.

— Последние двенадцать лет я посвятил расширению границ Рима и раздвинул их до пределов, превосходящих самые безудержные мечты самых амбициозных людей. Я набивал кошельки римлян, поставлял им рабов для хозяйства и иноземных красавиц для постели. И все же этого оказалось недостаточно.

— Что случилось, милый? Неужели ты не доверишься мне в этом? Хотя бы в этом? Я не в силах видеть тебя таким расстроенным. Я вложила в твои руки свою жизнь, свое будущее, свое сердце, и меня пугает, когда ты делаешься таким. Я начинаю бояться, что ты разлюбил меня, что Египет в конце концов наскучил тебе, что мне не хватает искусности удержать тебя здесь и потому ты уходишь.

Клеопатре не нравилось, что ее слова звучат так уязвимо, но за прошедшие недели она очень сблизилась с Цезарем. У них возникла потребность отказаться от соперничества и погрузиться в любовную идиллию. Да, ей придется много работать над собой, чтобы снова научиться скрывать нежные чувства, которые она уже привыкла выказывать по отношению к Цезарю.

— Раз уж тебе так необходимо это знать, скажу. Царь Фаранс, отвратительный сын Митридата Понтийского, обнаглел и захватил значительную часть Анатолии. Мои легионы находятся к Анатолии ближе всего, и потому я должен отправиться туда, — произнес Цезарь, словно разговаривая сам с собою. — Когда он встретится со мной, то пожалеет, что затеял все это!

— Так значит, ты так мрачен из-за необходимости воевать с ним?

— Сыновья Помпея перебрались в Африку и теперь замышляют мятеж против меня. Из Анатолии мне придется спешно двинуться в Африку, чтобы опередить их и не дать им отплыть в Италию. Я даже не думал, что они будут представлять такую угрозу. Почему они не могут просто примириться с реальным положением вещей?

— Понятно.

— Возможно, я смогу отправить своих представителей для переговоров. Но — вряд ли.

Мальчишеский вид последних дней исчез бесследно. В голосе — и даже в глазах Цезаря — сквозило нетерпение.

— В Риме мои сторонники, равно как и мои противники, так глубоко залезли в долги, что уже убивают друг друга прямо на улицах. Никто не может понять, то ли Антоний пытается подавить беспорядки, то ли провоцирует их. По видимости, он заявил права на имущество Помпея, не собираясь при этом платить за него. Во всяком случае, так твердит Цицерон, старый смутьян. И кто говорит правду — неизвестно. Я должен как можно скорее вернуться в Рим, пока еще остается Рим, куда можно вернуться. Мне очень жаль. Я не хочу покидать тебя. Я… мне было хорошо здесь.

Казалось, Цезарю стоило немалых усилий произнести эти слова. Не потому, что ему трудно было выражать свои чувства, а потому, что его поразило, что он, оказывается, был полностью поглощен радостями их страсти. И все же Клеопатра знала — не из слов Цезаря, а из заботы и внимания, которые он проявлял к ней на протяжении последних недель, — что он действительно сожалеет об их разлуке.

— Все боги на твоей стороне, диктатор, а теперь даже древние боги Египта — в особенности крокодил, которого ты так щедро угощал.

Цезарь слабо улыбнулся Клеопатре и распахнул объятия. Клеопатра припала щекой к его груди, так чтобы слышать медленный, размеренный стук сердца.

— Мы никогда не потеряем друг друга. Я уверена. Боги этого не допустят. И я не допущу.