Фараон

Экипаж у Аммония был просторный — со стенами, обитыми тканью, с мягкими подушками на сиденьях, с парчовыми занавесками, которые можно было открывать для проветривания. В отличие от множества других экипажей, у этого балдахин был светлым, так что жар солнечных лучей не проникал под полог. Экипаж должен был подъехать к вратам Рима, а там преобразиться в носилки, в которых их хозяин собирался отправиться посмотреть на новый Форум Юлия.

Юлий Цезарь, которому до смерти надоел транспорт, заполонявший город днем и ночью, издал закон, запрещающий колесным экипажам появляться на узких, кишащих народом улицах Рима — кроме повозок, вывозящих мусор и подвозящих товары в лавки и на рынки. Новый Форум Цезаря, названный в его честь, тоже был построен для того, чтобы разгрузить задыхающиеся римские улицы и дороги.

Цезарь прислал на виллу письмо, прося Клеопатру встретиться с ним сегодня в назначенный час. Он сказал, что пришлет за ней отряд, но Клеопатра предпочла довериться своему верному родичу и другу. Аммоний обычно вращался в гуще событий, присматриваясь и прислушиваясь к общественным и частным делам римлян, дабы иметь возможность сообщать своей царице обо всех новостях. Поскольку он был вхож к богатейшим жителям города, он с выгодой сбывал им египетские товары, которые Клеопатра, а до нее — ее отец позволяли Аммонию вывозить из страны без налогов.

Экипаж был настолько роскошен, что пассажиры могли спокойно предаваться беседе, не боясь попортить себе зубы, — даже когда они начали спускаться по Яникульскому холму и повозка, подпрыгивая, покатила по сельской дороге, мощенной большими камнями, что напоминали слоновьи ногти. Хотя под полог и проникал топот копыт — совсем рядом ехали конные телохранители, — Аммоний с Клеопатрой могли беседовать, не переходя на крик. Обычно же если кому-то из пассажиров хотелось поговорить со своими спутниками, то даже за время небольшой поездки он успевал охрипнуть.

Клеопатра избегала беседы об Архимеде, деловом партнере, доверенном лице и племяннике Аммония. И все же чувствовала повисшее в воздухе напряжение. Клеопатра была уверена, что Аммонию известны все подробности их романа, хоть это происходило тогда, когда она находилась на другом краю света, в изгнании. Архимед сообщил, что собирается искать утешение после ее измены в Риме, у Аммония, чей жизнерадостный дух должен излечить его разбитое сердце и исцелить уязвленную гордость.

— Что касается Архимеда, я уверена, что тебе известны обстоятельства, при которых он ушел с моей службы, — сказала наконец Клеопатра, ринувшись со своим вопросом словно в омут головой и не успев сообразить, каких эмоций ей будут стоить известия об Архимеде. Она готова была к тому, что Аммоний выскажет ей точку зрения ее бывшего любовника, расскажет о том, какую боль она ему причинила, — ему, человеку, который с радостью умер бы за нее.

Аммоний взял изящную руку царицы в свои лапищи.

— Клеопатра, ну что ты могла поделать? Ты сделала выбор в пользу своего царства, вот потому-то ты — великая царица. И опять же скажу тебе: твой отец, пребывающий ныне с богами, воспевает твое имя и радуется, что столь мудро выбрал его для тебя. «Клеопатра» — «слава отца». Была ли в вашем роду другая Клеопатра, столь верно и столь блестяще несущая свое имя?

— Я понимаю свои побуждения и не жалею о сделанном. Но я спросила тебя о моем кузене. С ним все в порядке?

— В порядке? — Аммоний выпустил ладонь царицы и в раздражении воздел тучные ручищи к небесам. — Нет, он — умирающий от любви, скулящий щенок! В его тридцать Архимеда еще не отвергала ни одна женщина. И уж тем более не выбрасывала из своего сердца. Естественно, он уязвлен. Но он поправится. Мне ужасно надоело, что он тут слонялся без дела, и я отослал его в Грецию, зализывать раны. Я велел ему, чтобы он возвращался обратно мужчиной!

— Я очень сильно ранила его, и без объяснения причин. Пожалуйста, не будь к нему суров.

— Он верит, что царевич — его сын.

Охватившее Клеопатру сочувствие сменилось страхом.

— Ему не следует так говорить!

— Он сказал об этом только мне. Он понимает, что к чему. Но теперь, когда я увидел длинное лицо и римский нос маленького Цезаря, я скажу Архимеду, что все это — его фантазии.

— Я люблю моего кузена, но, если я услышу, что он прилюдно ставит под сомнение отцовство Цезаря, я вынуждена буду принять против него меры. Так ему и передай.

— Клеопатра, ты — царица и стоишь над всеми мужчинами. Но не забывай, что это естественно для мужчины — желать продолжить себя в потомках. Архимед никогда не сделает ничего такого, что могло бы повредить тебе.

— Все, что подвергает опасности будущность моего сына и его связь с отцом, причиняет мне вред.

Неужели Аммоний не понимает, насколько хрупки и запутанны узы, связывающие ее с Цезарем, — политический союз, скрепленный ее сокровищами, географическим расположением Египта и маленьким мальчиком, который еще не научился выговаривать свое имя? Все ее замыслы висят на волоске чувств, испытываемых Цезарем к той маленькой копии его самого, которую она произвела на свет.