Фарфор

На парадной стороне фотографии белая надпись, как делали раньше в ателье: море Азовское (ожидание стихотворения), Жданов (не подтверждается) 27 июля 58 года. Снова, как выясняется, воскресенье. Жданов – бывшее название Мариуполя, с этим легко. Легко и с сюжетом: бабушкин отпуск, поездка к родителям. Сидят в пене морской взрослые и дети. Задний ряд старательно смотрит на фотографа: бабушкина сестра Муся, учительская хала, бабушка с кудрями, Мусин муж (Вася?), лысая голова, волосы с висков силятся что-то поправить, но не могут, особенно когда мокрые. У взрослых в ногах, у моря в волнах мешанина детей, которых фотограф не дождался и сфотографировал как были (воскресенье, людный день, можно понять): у трёх девочек сложные косы, тщательные трусики и обнажённое детское начало груди (хочется отвести взгляд), одна девочка смотрит вдаль, другая не успела ровно сесть и сползает в воду, третья кажется обиженной и не хочет поворачивать головы; мой отец (шесть лет) недоумевая морщится в камеру: а когда нажмут на кнопку? За ними виден берег, лавка, на спинке которой повешена одежда, можно подсчитать мужскую часть компании: трое брюк. На песке какой-то тёмный плоский ящик, который вполне может оказаться сумкой из твёрдой кожи, и почти неразличимый из-за светлых волос подросток, если жадно (до дна) вглядеться, то видно, что он полулежит в ленивой пляжной позе, сплетя ноги, смотрит прямо на фотографа и не сопротивляясь попадает в чужую фотографию.

Недатированная (среда? привычное воскресенье?) пересвеченная бабушкина молодость: большие непонятные мне листья, бабушка прячет лицо в тени, чтобы суметь открыть глаза, яркость солнца украдена неясностью снимка, но очевидная безоблачная жара. Кроме дежурных вопросов (где это? кто фотограф? вернее так: жив ли фотограф? даже так: когда умер фотограф?), появляется ещё такой – что делает это лицо бабушкиным? Нет ни морщин, ни седины, остренький стеснительный нос, графитная определённость улыбки, правильные кудри – всё это вдруг не кажется мне знакомым лицом. Теперь от этого чувства не отделаться. Я перебирал другие бабушкины снимки: чья-то свадьба (крупные маки на платье, борьба взгляда с солнцем), босоногая прогулка (дорисовывается море за горизонтом, рядом мужчина и женщина с чемоданами – куда? откуда?), продуманная бабушкина поза в цветах (позади забор). Снова групповая фотография, но не постановочная, а подсмотренная: бабушку и трёх других женщин фотограф потеснил к левой части снимка, выпустив в центр поле и далёкую, растворяющуюся в белом церковь, колокольня очевидна, а купола едва определимы, но если предположить Успенский собор, то разгадывается в серой мути контур Владимира, снятый с другого берега Клязьмы, вот и водонапорная башня. Сюжет этой фотографии непонятный: женщины (бабушка – одна из них) в платьях с пышным и устойчивым, как из фарфора, подолом слушают женщину в купальнике, но с часиками на руке, на земле колея, проделанная большой машиной. Пусть и трудно, но хочется рассмотреть маленькую фотографию, особый способ печати – на одном листочке сразу несколько изображений, не увеличенных, размером с кадр плёнки, развёрнутых в разные стороны: только кончилась война (не подписано, но такое помнится про эту фотографию), на двух кадрах узнаётся Муся с ребёнком, ещё на двух, засвеченных, белизна пожирает мужчину и мальчика в подсолнухах; только на одном кусочке выглядывает молоденькая улыбающаяся бабушка (больно глазам), нагнулась к столу, подчинившись воле фотографа, в руке далёкое (сорок пятого года?) яйцо, господи, как же оно уцелело? Слева от бабушки – женский профиль, подбородок, нос и чуть-чуть, как будто пожалели, лба, но даже по этим краешкам видно, что это кто-то старше, наверное, мамочка (бабушкиным голосом) Агнессочка Фёдоровна. На столе тарелки, невольно считаю – выходит семь штук, одна тарелка кажется разбитой, но если через лупу смотреть, то это наползли на тарелку дефекты плёнки, пахнет этими яйцами, маленький белый кружок хочет быть солонкой и пусть будет, а на спинке бабушкиного стула видна чья-то рука, кто-то стоял позади и не захотел в кадр, дал другим пошалить, а ведь достаточно было присесть. Я так долго всем телом сжимался и вглядывался в маленький прямоугольник, меньше спичечного коробка, что, когда разогнулся и посмотрел вокруг (ничего необычного, красная настольная лампа, ночная комната), удивился – таким всё показалось огромным и цветным.