Фарфор

Я вижу бабушку на лавке во дворе. Понятно, что собиралась быстро: плащ поверх халата, домашние носки, непричёсанная. «Чего ты на улице?» – спрашиваю я. «Да в жопу! – говорит бабушка. – Прямо хуже грыжи! Радио ей не слышно, атмосферное давление ей надо знать. А я ей и завтрак, и суп, и в магазин, и рыбу! Молодую нашла! У меня колени болят, еле стою! А она посуду мне складывает в раковину! Цацей всю жизнь прожила, на пенсии ни дня не работала!» Бабушкина злость приводила меня в восторг, и я, как мог, подыгрывал ей. Мы ходим вокруг дома: бабушка злая, я весёлый. «Как ни спросишь раньше Лара, где ты была? В санаторий ездила, подлечить почки. Какие, в жопу, почки! У неё их три! Здоровая как лошадь! Пока она по санаториям сидела, у меня вон санаторий – огород. И теперь я ей ещё и прислуживаю!» Я со всем соглашался и тоже негодовал: просидела по санаториям! лошадь! в жопу! Бабушка тяжело поднималась по лестнице, горничная, посудомойка, каторжанка. Тётя Лара встречала в прихожей, раскачивалась мутноглазой неваляшкой: «Галочка, ну как, купила хлебушка?» «Не было, будем есть сухари», – мрачно говорила бабушка. «Чёрные!» – добавлял я.

Мы пошли на картошку, а тётю Лару не взяли: очень жарко, давление, чувствуется, нехорошее, так что ты лучше полежи, отдохни, послушай радио, Лара, а мы скоро. «Можешь, – пошутила бабушка, – нарезать салатик к обеду». И когда обувались, внутри уже поднималась огромная озорная радость: вот сейчас сбежим. И сбежали. Шли на поле быстро, энергично, атмосферное давление – прекрасное! «Какое там! – вспоминает бабушка. – Как заведёт свои проповеди, мы с Мусей только переглядываемся. Есть после шести запретила, и мы два дня не ели, но потом Муся утром встала злая и говорит: я всю ночь не спала, и больше я не жрамши спать не лягу!» Я никогда не видел тётю Мусю – бабушкину сестру из Горловки под Донецком – она умерла в прошлом году (ночью что-то оборвалось), но по пересказам она мне всегда нравилась за её колкости и ругательства. «Лара, ты как хочешь ешь, ты у нас птичка, а я не жрамши спать не лягу!» И пожарила вечером картошки с салом, достала малосольные огурцы, сварила толстые сардельки. Но поразило всех то, что тётя Лара ела наравне: и картошку, и огурцы, и сардельку. Она, конечно, просила: Мусенька, умоляю, мне половинку, я сыта. «Но сожрала, – пересказывает бабушка Мусю, – целую, не подавилась». Я бью колорадских жуков кирпичом, и мы смеёмся над Мусиными шутками четырёхгодичной давности. «Ничего себе птичка, – говорит тётя Муся, когда Лара попросила добавки винегрета, – прожорливая утка». Мы садимся в поле, где недавно сидела тётя Лара, и как будто возвращаем себе это место, сидим как полагается, без позы. «А привезла с собой, представляешь, ириски – «Ледокол» и «Золотой ключик». Едет из Москвы в деревню, считай, знает, какой там у Муси дефицит, а везёт ле-до-кол». Бабушка по слогам произносит Ларину скупость. «У всех же протезы, кто будет их есть – эти ириски. Так, наверное, и лежат там до сих пор». Бабушка замолкает и смотрит за поле, ей грустно представить, как сейчас в том доме после Мусиной смерти, как там стоит мебель, закрыты окна, сложены кастрюли, они тогда купили красивый эмалированный набор и поделили: бабушка увезла кастрюльку, ковшик и высокую такую кружку, а всё большое – для заготовок – оставила Мусе. «Но мы как увидели ле-до-кол – обомлели. Муся сразу сказала: в жопу бы ей вставить этот золотой ключик». Мы смеёмся: ну тётя Муся! Вернулись домой через три часа, а тётя Лара сидит за столом и, близоруко склонившись над досочкой, меленько режет огурчик для салатика. «Лара, – шутит бабушка в память о Мусе, – ты как для гномов нарезала».

Сериал «Во имя любви» тётя Лара даже успела полюбить. «Хочешь, – предлагала бабушка, – послушай радио на кухне». Но тётя Лара шла в комнату, садилась у телевизора на стул и с видом грибника рассматривала экран. Элена отдала своего сына Габриеле, ночью, тайно, во имя любви, но сможет ли Атиллу простить её, ведь он оплакивал сына, который жив. Тётя Лара ориентировалась по голосам, иногда уточняла, кого именно сейчас показывают. Тяжело ей давались сцены бессловесной любви или интриганства.

– Галочка, что они?

– Плачут.

– А сейчас?

– Целуются.

– Галочка, что там?

– Обжимаются.

– Господи!

– Теперь всё что хочешь показывают…

– Всё обжимаются, Галочка?

– Нет, это уже Бранка следит за мужем.

– А он интересный мужчина?

– Лысый, губастый, толстый.

– Мужчине достаточно быть чуть получше обезьяны.

Пока мы расставляли тарелки, тётя Лара думала над сериалом: «Как не простить мать, ведь мать всё сделает ради детей…» И лицо её было расстроенное. А когда она вышла из туалета (помыла ручки), то уже бодрым голосом (всех простила, всё в прошлом) сказала: «Галочка, напиши мне потом, чем у них всё закончится, мне Таня прочитает». Я удивлённо посмотрел на бабушку, а бабушка потом пояснила: «Да у неё в Москве в своей комнате нет телевизора, а с Таней и Валерой она не смотрит, они смотрят своё».