Фарфоровое лето

Серым декабрьским ничем не примечательным днем я гуляла с Руди и Бенедиктом по заснеженной аллее. Руди занимал нас рассказами о своих вполне заурядных делах, пытаясь придать им вес, никто не мешал ему делать это. Я посчитала, что не стоит рассказывать о Конраде и о моем семействе, о моих ничем не заполненных буднях, и разразилась длинной речью, комментируя события культуры, однако вскоре обнаружила, что хочу лишь произвести впечатление на Бенедикта и продемонстрировать свою эрудицию. Тогда я перешла к социальным проблемам, но решила, что мои утверждения звучат не очень убедительно, и перескочила на кино, политику и экологию. После того как я проболтала полчаса без перерыва, не встретив ни малейшего отклика со стороны Бенедикта, мне это надоело и я замолчала. Молча шла рядом с Бенедиктом, который вначале шел быстро, а теперь заметно замедлил шаг, за напряженным выражением его лица скрывались усталость и боль. Руди дурачился, бросал в нас снежками, прыгал в большие сугробы и вылезал оттуда с ботинками, полными снега. Я считала это ребячеством, он действовал мне на нервы.

В какой-то момент я собрала все свое мужество и спросила Бенедикта о его бабушке Кларе Вассарей. Я сказала:

— Такого не может быть, чтобы вы ничего о ней не знали. Вам же наверняка рассказывали о ней, вашей матери наверняка рассказывали о ней.

— Вы упрямы, — сказал Бенедикт. — Почему вы думаете, что я отвечу иначе, чем в первый раз? Моей матери наверняка рассказывали о ней. Но когда я видел мою мать в последний раз, Мне было пять лет. Из того, что она говорила мне о Кларе Вассарей, в моей памяти не сохранилось ничего.

Я осмелилась еще на одну атаку. Теперь в новом направлении.

— Я спрашивала Агнес про вашу бабушку, — сказала я. — Знаете, что ответила Агнес? «Никакой Клары Вассарей я не знала».

Я убеждена, что эта фраза задела Бенедикта. Я твердо в этом убеждена. На секунду что-то промелькнуло в его глазах, это могло быть удивление, отчужденность или страх. Теперь он совсем замкнулся. Он отдалился от меня, хотя продолжал идти рядом. Итак, больше никаких вопросов с моей стороны. Я не хотела, чтобы Бенедикт Лётц уходил от меня.

Потом мы все выпили глинтвейна в каком-то сомнительном ресторанчике, это по-настоящему взбодрило меня, я протянула Бенедикту руку и сказала: «Привет», предложив перейти на «ты». Мне кажется, ему это было неприятно. Руди, который дошел уже до второго стакана, закричал:

— У меня больше прав, — и начал бить кулаками по столу. Потом сказал, что я должна срочно навестить его отца, его и Бенедикта дома.

Мне не хотелось говорить ему, что это невозможно. Невозможно из-за Венцеля Чапека. Я отделалась глупой шуткой.

В конце концов Бенедикт разговорился со мной о современном искусстве, тут мне было что сказать, впервые в жизни я чувствовала себя из-за этого счастливой.

На следующий день Бенедикт впервые мне позвонил. Он посоветовал взять в библиотеке одну книгу об искусстве, которую считал заслуживающей внимания. Он не упомянул, что ожидает встречи со мной. Я взяла книгу в библиотеке, но не навестила его. Его звонки следовали затем со все более короткими промежутками и потом каждый день. Я постаралась устроить так, чтобы во время его звонков быть дома.

Незадолго до Рождества я наконец навестила дедушку Юлиуса. Он дал отставку бабушке Элле и бабушке Елене и снова начал вести старый образ жизни. Моя бабушка утверждала, что уже предвидит грядущую катастрофу, но я была рада, потому что дедушка Юлиус без автографов, чтения, пикантных рассказов, коньяка и вина был чужим человеком из чужого мира.

Я позвонила ему по телефону. Думала, что до моего прихода его недовольство по поводу моего странного отсутствия несколько поуляжется. После долгого перерыва я снова вытащила из шкафа платье, потому что дедушка Юлиус любит элегантных женщин. Я тщательно выбрала цвет и материал, феном уложила волосы в мягко спадающие локоны, втерла несколько капель духов «L’air du temps»[23] в кожу на запястье, туда, где бьется пульс. И посмотрев на себя в зеркало, едва узнала себя. Я снова стала женой Конрада, о чем я почти забыла. Представив себе, что Бенедикт или Руди могли бы увидеть меня сейчас, я рассмеялась. Но для дедушки Юлиуса я бы сделала и больше.

Он встретил меня в темно-серых брюках, черном блайзере и галстуке для гольфа. По его лицу и фигуре было заметно, что он еще не совсем здоров. Но его голос и манера говорить были прежними. Он поцеловал мне руку. Я бросилась ему на шею.

В гостиной, у изголовья кушетки, был накрыт столик, я сразу заметила бутылку дорогого французского шампанского в серебряном ведерке, чудные канапе из магазина деликатесов в центре города. В то же мгновение мое самочувствие резко улучшилось. Так со мной бывает всегда, когда я прихожу в гости к дедушке Юлиусу. Когда я устроилась в кресле, мой страх перед упреками, моя нечистая совесть почти утихли. Дедушка Юлиус взял шампанское из ведерка и, обернув бутылку салфеткой из дамаста, начал осторожно, медленно поворачивать пробку. Бутылка открылась с едва слышным звуком.