Фарфоровое лето

В конце июня мир и тишина в Зальцбурге были нарушены громкими взрывами, от них пострадало множество оконных стекол и витрин, и все это для того, чтобы внушить рохлям-горожанам страх перед наци; каунсбергские атлеты, причислявшие себя к немцам, с воодушевлением восприняли этот пример и начали упорно разжигать страсти, проводя тайные акции. Сначала они разбили вывеску еврейского аптекаря, потом подложили священнику взрывчатку в деревянный сарай. За две недели до Праздника озера взяли штурмом клубное здание соперников. Хотя оно и не сгорело, но после этого нападения остался лишь ни на что не годный остов. Были уничтожены все документы, правление клуба оказалось в очень сложной ситуации. Несмотря на это, гимнасты-христиане продолжали упорно тренироваться. Их противникам не удалось взять верх. Местные жители поговаривали, что члены Немецкого гимнастического союза не будут безучастно наблюдать за представлением соперников. Отдыхающие не имели обо всем этом ни малейшего понятия.

Юлиус Лётц, мысли которого вертелись только вокруг Клары, совсем не обратил внимания на плакат с объявлением праздника. Он узнал о нем лишь на следующее утро от Клары, восторгавшейся видом необычайно чистого неба. За завтраком она сидела одна и пригласила его за свой столик.

— Виктор будет участвовать в регате, — объявила Клара. — Он ожидает приезда своего друга и партнера Артура Гольдмана, прекрасного яхтсмена. Я уже заранее волнуюсь и очень рада, что ты здесь. Ты ведь составишь мне компанию на время регаты?

Юлиус обещал. Между столиками ходил хозяин гостиницы Йозеф Штейнер, он был необычно суетлив, его лицо казалось озабоченным.

— Что случилось, господин Штейнер? — спросила Клара. — Вы не рады тому, что сегодня в вашем зале состоится танцевальный вечер? Я жду его с радостью.

— А я нет, — ответил Штейнер.

Когда Юлиус Лётц позднее вспоминал Праздник озера в Каунсберге, тот солнечный августовский день, в котором соединились дары лета, он каждый раз заново переживал странное чувство тягостной неопределенности, которое ни на миг не оставляло его тогда. Словно бы совсем близко перед глазами мелькали кадры фильма, в котором он видел самого себя: вот он слоняется без дела по Каунсбергу; сидит в садике при кондитерской за чашкой кофе, о котором совсем забыл; смотрит, как проезжают мимо украшенные цветами герани и подсолнечника телеги, запряженные пинцгауерскими тяжеловозами со светлыми гривами, внезапно в нем пробуждается симпатия к крестьянам с их загорелыми лицами и тяжеловесными улыбками под желтыми соломенными шляпами и пестрыми платками, он чувствует гордость за этих людей, которые до сих пор никогда его не интересовали, но которые неожиданно вошли в его жизнь, и в то же время ощущает странную печаль, причину которой сам не может объяснить. Вот Артур Гольдман, сдержанно, но искренно протягивающий ему руку, Юлиус видит его умное лицо с характерным для его нации носом и замечает умиленные взгляды, которые тот бросает на Клару. Потом Юлиус переносится на прибрежный луг, он лежит, растянувшись на траве, еще мокрой после вчерашнего дождя, голодный и страдающий от жажды, потому что не захотел принять мимоходом сделанного Виктором Вассареем предложения составить им компанию, а предпочел остаться один. В каком бы возрасте ни посещало его это воспоминание, он каждый раз ощущал желание быть рядом с Кларой, видеть ее, похожую на девочку и удивительно трогательную. Он испуганно вскакивает и затыкает уши, когда первые звуки духового оркестра достигают луга; а теперь он идет по лестнице под громкие звуки деревенских маршей, которые, кажется, способны поднять на воздух сад гостиницы, идет в свой скромный одноместный номер с кувшином воды и фаянсовым тазиком для умывания, покрытым васильковой глазурью; видит свое английское кепи хорошо знакомой ему бежево-коричневой клетчатой расцветки, висящее на стенном крючке; бросается на кровать с высоким изголовьем, голова его полна беспокойных, новых для него мыслей; он может даже вновь почувствовать холодок и одновременно приятную теплоту — ощущение от того сна, который перенес его в наполненное событиями время пополудни.

Погода и ветер благоприятствовали регате. Сразу же после обеда Виктор Вассарей и Артур Гольдман установили на лодке оснастку и подготовили все необходимое. К участию в регате на Каунсбергском озере допускались яхты только одного класса, поэтому Виктор Вассарей был вынужден удовлетвориться обычным для этих мест яликом. Хотя муж Клары и бывал в Каунсберге лишь десять дней в году, он был уверен, что является самым важным членом малозначительного здешнего яхт-клуба и считал своим долгом занять одно из первых мест. На сверкающем белизной большом парусе его ялика красовалась алая семерка, число, приносящее ему, по его мнению, удачу.

Юлиус Лётц и Клара стояли на причале, зажатые толпой возбужденных зрителей, следивших за белыми точками лодок, пока те не слились вдали со светлеющим небом.

— Виктор должен победить. Виктор победит, — повторяла Клара. Ее лицо было напряжено, зубами она покусывала нижнюю губу.