Фарфоровые куколки

Раз, два, три, четыре. Пять, шесть, семь, восемь. Мистер Батлер говорил, что ему нужно что-то экзотическое, поэтому я позаимствовала движения рук из сиамских и бирманских танцев, которые видела на выставке на острове Сокровищ; шаги гавайского танца хула, которые мне показывала Руби, и кое-какие связки из китайской оперы, которую смотрела с Монро. А потом я оформила это все в стиле бального танца.

Когда я показала то, что у меня получилось, мистеру Батлеру, он сказал:

— Идеально! Мне очень нравится! Снимаем!

Мне тут же наклеили очень длинные накладные ногти, кожу напудрили блестящей пудрой и подправили помаду. Поскольку мне срочно понадобился импровизированный костюм, мне придумали саронг, как у Дороти Ламур, и сняли с меня туфли, чтобы я танцевала босиком.

Я несколько раз исполнила этот танец на камеру. Дина Дурбин с каким-то актером все это время острили. Но все же я стала звездой кино.

Руби. Долина ветров

— Кто победит в этой войне? — резко спросил агент Паркер.

— Соединенные Штаты Америки, — ответила я.

— Вы сторонница Японии?

— Нет.

— Тогда почему ваш отец и брат отправились в воскресенье на рыбалку?

— Не знаю.

— Они подавали сигналы со своей лодки самолетам, которые летели на Перл-Харбор?

— Уверена, что нет.

— Вы знаете, что ваша мать заставляла учеников, приходивших к ней на занятия японским языком, петь национальный гимн Японии перед каждым занятием?

— Да, но в вашем пересказе это звучит страшнее, чем было на самом деле. Пение помогает учить язык.

Агент Паркер и агент Холт переглянулись. Мы находились в кабинете без окон где-то в Лос-Анджелесе. Я злилась, что меня поймали, что упустила главный шанс в жизни сняться в Голливуде, что на меня кто-то донес. Гнев и ярость были гораздо сильнее страха. Однако я делала все, что от меня зависело, и даже больше, чтобы не дать им увидеть мои эмоции.

— Я впервые слышу о родителях со дня нападения, на Перл-Харбор, — решила я пойти ва-банк, сверкнув белоснежной улыбкой. — Где они? И что с моим братом? Его зовут Йори Фукутоми.

— Здесь мы задаем вопросы, милочка, — уведомил меня агент Холт.

Ох как бы мне хотелось хорошенько съездить ему по физиономии, но надо было держать себя в руках.

— Ваши родители доставляли питание и топливо японским судам в море? — продолжил допрос агент Паркер.

— Нет.

— Они прятали японцев в своем доме?

— Нет.

Меня допрашивали два дня подряд. Задавали одни и те же вопросы, а я давала на них одни и те же ответы, улыбаясь самой лучезарной улыбкой из арсенала Принцессы Тай. Однако все мои вопросы натыкались на непроницаемую стену молчания, ответные нападки или угрозы. Когда я спрашивала, могу ли я выйти в туалет, они поджимали губы и отводили глаза. На вопрос, кто на меня донес, агент Холт сострил:

— Ты же знаешь, что такое дружба, милочка: ложь, предательство и разочарование.

И эти слова сузили круг подозреваемых до… кого? Иды? Чарли? Эдди? Кого-то из сестер Лим? Музыканта из оркестра? Может, Монро? Или кто-то из мужчин, с кем я встречалась после того, как стала Принцессой Тай, что-то заподозрил и поделился с кем-то своими мыслями, случайно попав в точку?

Когда агенту Холту надоели мои вопросы, он пригрозил:

— Здесь есть люди построже нас. Ты хочешь оказаться в такой же комнате с ними?

Он действительно собирался исполнить свою угрозу? Мне не хотелось узнать это на практике, поэтому я решила стать немного сговорчивее.

Когда агент Холт стал наседать на меня с вопросами насчет того, почему моя семья всегда предпочитала жить возле военно-морских баз, я ответила:

— Там жилье дешевле.

Этот ответ ему не понравился.

— Итак, как давно ты и твоя семья шпионят за Америкой?! — проорал он, приблизив лицо почти вплотную к моему.

На ночь меня заперли в камеру, поставив туда поднос с едой. Мне было нельзя пользоваться телефоном, мне не дали одежды, зубной щетки или расчески. Я не плакала только потому, что внутри меня все кипело. Кто-то меня сдал. Я повторяла это снова и снова, всю ночь. Потом, устав от этого, я вспомнила высказывание, которое часто говорила мама: «Саки наита карасу га мо варау» — «Ворона, только что проливавшая слезы, сейчас уже заливается смехом». Она объясняла это тем, что в японском языке слово «плакать» звучит совсем как птичий крик, хоть и пишется оно иными иероглифами.

«Вороны умны и сильны, они выживут в любых обстоятельствах, — говорила она. — Не забывай, Кимико, что гайдзины, белые, не понимают, плачем мы или смеемся, потому что не видят в нас людей. А это значит, что ты всегда можешь вылететь на свободу и снова смеяться в открытом небе».

На третье утро меня снова привели в комнату без окон. Я остро чувствовала, что мое тело не мыто, особенно неприятно было ощущение во рту. Я приготовилась к очередному допросу. Потом вошли агенты, собранные и целеустремленные.

— Мы будем говорить с тобой прямо, — начал агент Паркер. — В Аризоне есть специальный лагерь для интернированных, он называется Леапп. Там мы держим япошек, которых подозреваем в предательстве. В этом лагере сейчас находятся твои родители.