Фарфоровые сны

Словно зачарованная, Мэй осторожно, стараясь не шуметь, спускает босые ноги на землю, устланную коврами. Холод тут же хватает за ступни.

Не казнил. Не изгнал.

Придерживая на груди плотную простынь, укутавшись в нее, как в плащ, она встает на ноги. Рана немного ноет, тело ослабевшее, но какие же это пустяки!

Робко-неуверенный шаг вперед в темноте – только бы не споткнуться! Не разбудить, не разбить хрустальную тишь и чары ночи.

Спас от неминуемого позора. От гибели!

Ковры под ногами. Поступь бесшумная, самая легкая в мире.

Но какой ценой?

Подходит вплотную и неслышно опускается на колени перед матрасом. Хитро улыбается. Ученик превзошел учителя, генерал! Вы бы гордились.

Чэн спал, не шелохнувшись. Рассыпались черные, не стянутые лентой, волосы по подушке, приоткрытые чуть губы не сжимаются в тонкую полоску – маска невозмутимости и строгости сброшена вместе с доспехами. Играясь и дразнясь, опустившееся на грудь покрывало открывает смуглую бронзовую кожу шеи. Красивые, скульптурные очертания плеч и мускулы на тренированных годами руках.

Мэй смотрела на него и больше ничего не видела.

Что-то изменилось в те дни, которые провела она в полубреду.

Раньше, когда решалась не отводить взгляд чуть дольше, когда ловила его взор строгий и совершенно нечитаемый, мурашки пробегали по спине. Но тогда Мэй была уверена – то от страха за тайну, за семью, за себя. Вдруг она чем-то себя выдаст?

Но теперь ведь поздно бояться…

Теперь ее переполняла, билась о кончики пальцев мощными водами река такой сильнейшей нежности, что в жизни она не испытывала! Кажется, если не поделишься – захлебнёшься в ней, задохнешься, погибнешь!

– Мм.

О боги! Нет, не сейчас! Только бы не застал ее, разглядывающую как он спит! Тело становится подобно каменной статуе.

– Мэй… – хриплый голос так красиво произносит ее имя, и сердце сначала останавливается.

Но глаза его закрыты. Трепет ресниц секундный. Голова сонно перекатывается по подушке на другой бок.

– М… – Мэй перестает дышать. Наклоняется ближе.

Ну же! Произнеси ещё раз, пожалуйста!

– Моя…

И сердце пускается галопом. А она думала, что сладостнее, радостнее, счастливее мига, чем тот, когда вдохнула полной грудью, уже не будет!

До боли, до крови прикусывает Мэй губу – только бы не шуметь! Но краешки губ расплываются в счастливой улыбке, а в сердце уже цветет, раскрывшись, тот пышный бутон нежно-розовой магнолии.

Как же хочется коснуться лица, тела – так же как он, когда залечивал рану. То не трепет – желание касаться так сильно, так… пугает. И так манит.

Это же просто. И вот ее пальцы замирают в миллиметре от высоких скул, чувствуя то волшебное искрящееся тепло.

И вспоминает Мэй снег из сна, что оказался пеплом в небе над их страной.

Горько усмехаясь, одёргивает руку от его лица.

– Что же теперь делать, генерал?

Песнь третья. Легенда иль явь?

Полуденное солнце согревало влажные после сырой ночи ткани походных шатров. Легкий ветерок развевал пологи. Утро степенно перетекало в день.

– Давно вы знали?

– С первых месяцев в лагере, Мэй. Ты не оЧэнь хорошо пряталась, когда тренировалась ночами.

Почти год минул с той весны.

– Все эти месяцы… Вы слишком ко мне добры, генерал.

– Я не потеряю… больше ни одного солдата. Ни одного воина, Мэй.

– Мы выиграли?

Ответом был лишь молчаливый кивок.

– Я принесу еды и чай. И новую одежду.

***

– Почему, когда это делаете вы, не так больно, чем когда я попробовала сама?

Мэй, одетая в одни мужские штаны, сидела на матрасе, поджав ноги под ягодицы. Прижимала к груди руки и шумно сопела. Крепко зажмурившись, терпела прикосновения к ране и воспаленной болезненно горячей коже вокруг ранения.

Копье или острие меча, что ранило ее, верно было смазано ядом.

Генерал, скрестив ноги по-турецки, сидел подле нее. В одной руке держал глиняную маленькую пиалу со светло-зеленой мазью. Пальцами другой аккуратно набирал лекарство и легко втирал в кожу, будто рисуя на ее теле, как на хрупкой фарфоровой вазе, что изготавливали лишь для императорского двора и знатных домов.