Фарфоровый детектив

Насельники Дедовского дома престарелых «Золотая пора» Кузин и Саввина своего, богом отведённого часа, точно не дождались. Катя вспомнила, как вчера они и ещё двое престарелых азартников резались в дурака, весело вопя на весь холл «Н-на тебе!», «Выкуси!», «Гони десюнчик!», а сегодня накрытые дырявыми казёнными простынями поехали в город, в морг.

Покойников Катя не любила, жалела и боялась. Да и кто их любит-то? Только одно дело, когда уходят естественно, без сюрпризов, сообразно возрасту и болячкам, и совсем другое, если вечером легли здоровыми и с трёхзначным выигрышем, а утром не проснулись. И ведь нисколько не мучились – оба блаженные лики оставили.

Дежурная сестра-сиделка клянётся, что накануне всё было спокойно, по расписанию, как всегда: восьмичасовой кефир, водные процедуры, приём лекарств, в девять отбой. Оба почивших, судя по использованным кадильницам, напоследок очистились, помолились. Каждый по своей вере. Старик Кузин гордо называл себя марксистом-атеистом и фимиам использовал исключительно для аромата. Нина Ильинична Саввина, наоборот, слыла глубоко верующей, православной и даже за карточным столом вела себя миролюбиво и по-христиански терпимо.

2

Обе осиротевших комнаты на скорую руку прибрали, личные вещи разложили по коробкам. Катя даже растерялась. Надо отвезти в похоронное бюро какую-нибудь одежду и, может быть, что-то дорогое их одиноким сердцам. Рубинового старомодного уробороса, которого изредка видела на груди у Саввиной, или медный червонец с «Сеятелем» на реверсе, хранившийся среди юбилейных рублей в Кузинском футляре из-под очков. Ни того ни другого она не нашла. Взяла треснутый веер в стиле «бризе» и монету с Гагариным. Последняя дань усопшим.

А это почему не убрали? Катя вертела в руках простенькую фарфоровую кадильницу с вишнёвым цветком на боку и монограммой «ИД» на донышке. «Игнатьевский двор», мастерская при монастыре, – подарок администрации всему контингенту на Новый год.

Бодрящий майский ветерок сквозь настежь распахнутые уборщицей окна давно распугал все посторонние запахи, но в комнатах обоих почивших в то утро рядом с кадильницами Катя, привычная к разного рода химическим аномалиям, углядела еле различимые дорожки изумрудной пыли. Ладан, насколько она помнила, завезли ярко-розовый, с резким запахом фиалки. Главврач божилась, что отборный, греческий, шесть тысяч за килограмм. Хотя какая разница, какого цвета? После всё равно один пепел остаётся, но не зелёный же в самом деле? Катя задумалась. Надо бы спросить. Можно было у профессора Леймана, местной звезды, биолог всё же, хоть и на пенсии. Диссертацией его на тему современных аспектов эвтаназии Катя на первых курсах зачитывалась и собиралась даже использовать несколько выводов в дипломе «Детерминанты критических состояний мозга людей пожилого возраста». Только он сейчас на серьёзных препаратах сидит, с марта совсем никакой. Как шутили у них в общаге МГУ: «Весна началась – мехмат полетел», в том смысле, что весною психозы обостряются. «И ведь не математик же, но дурноту эту умудрился подхватить, – пожалела тогда бедолагу-биолога Катя. – Теперь, разве что Стася поможет…»

3

Стася Петровна Корнилова, куклообразная, ухоженная старушка, разменявшая восьмой десяток, славилась пытливым умом и вулканической активностью. Выглядела она хрупкой и утончённой, но источала поистине исполинскую уверенность и шарм. Следовательское прошлое и регулярно вывешиваемый на всеобщее обозрение, якобы проветриться, китель с золотистыми погонами – две звезды и одна над ними в центре, – пугали постояльцев дома примерно так же, как молоточек невролога. Красный лак на длинных и холеных ногтях Стаси Петровны отлично гармонировал с вычерченными карандашиком губами-бантиками. В ушах покачивались внушительных размеров камни. Кажется, агаты. Красоту в любом проявлении она любила. «Старость – это удел слабых», – кокетничала отставная модница, с укором взирая на неряшливо-плешивые головы и заляпанные ситцевые ночнушки. Её, разумеется, тайно ненавидели, но уважали и даже преклонялись.

Корнилова заваривала чай. Предпочитала крупнолистовой «Ассам». Терпкий и обжигающе горячий.

– Входи, Катенька, входи. Посидишь со старухой, почаёвничаешь? «Шармэль» завезли. Свежайший.

– Стася Петровна, вы же знаете, не ем я патоку. Я посижу. Разговор есть.

– Фу-ты ну-ты, сколько раз просила, по имени, просто Стася. На западный манер, – старушка задорно подмигнула.

– Так вы запад-то не жалуете. Или нет?

– Не жалую. Но мы же близкие подруги? Или нет?

– Хоть и с разницей в пятьдесят лет… – зарифмовала Катя, терзая бахрому плюшевой скатерти.

– Что случилось, Катюш? Выкладывай. По-дружески, чем могу, помогу.

– Случилось, Стася, ещё как случилось.

– Ты это про утренний бедлам?

– Ну если смерть – это бедлам…

– А чем её ещё назвать? Я её, милая моя, в каком только виде не наблюдала. Бедлам и есть. Что стряслось-то? Излагай по пунктам и чётко, как я тебя учила.