Фарфоровый птицелов

Примерно через десяток дней заскочил я пообедать в столовую при железнодорожной станции — большая бревенчатая изба: пар, валенки, ушанки, полушубки, борщи, котлеты, гремучие подносы. Усаживаюсь со своей едой к окну, смотрю — сидит напротив наш «шериф» — участковый Миша Михеев. Ну, поздоровались, едим, говорим про мороз, про то, про сё, и тут я как-то неожиданно для самого себя спросил:

— Слушай, Миша, а что это за особа у нас лекарствами в аптеке заправляет?

Миша прямо остолбенел:

— Ну, Коля, даёшь, ты к нам с какой планеты? Ты действительно её не знаешь?

Я говорю:

— Ну да, а почему я должен её знать?

— Эх, Коля, Коля, эта аптекарша — может быть, главная достопримечательность нашей деревни. Ладно, мне хоть и некогда, но я тебе в двух словах расскажу. Зовут её Вероника. Ей 22, и она не замужем, а всё знаешь почему? Потому что заколдованная. Не смейся. У неё был парень ещё в школе, красивый, умный, такая они были пара — хоть на обложку «Огонька»! После выпускного вечера он купался около железнодорожного моста и поранил ногу. Одним словом, умер от заражения крови. Это был первый удар, который она очень мучительно перенесла. Через год примерно знакомится с ней наш новый инженер-механик с элеватора — видный хороший парень, и мы все радуемся, хоть бы у них всё сладилось. Нет! Проходит месяц — и его убивает током. У неё нервный срыв, даже пришлось лечиться. После этого она уехала в Б-нск, окончила там что-то и вот вернулась сюда. Народ у нас суеверный, языки длинные, и к ней ни деревенские, ни лейтенантики из гарнизона подступиться не решаются. Внешность, ты же видел, неотразимая, но после этих двух потрясений она в себе замкнулась и не разговаривает ни с кем, только: «Нет», «Да», «Спасибо», «Пожалуйста», «Здрасте», «До свидания». Внушила себе, что приносит несчастья. Вот и пойми, чего на свете делается! Ладно, побежал я. Смотри, я тебе рассказал, а ты уж себе зарубку где-нибудь сделай. Ну, бывай!

Просветил меня Миша Михеев, спасибо ему, но только именно после этого и стал я по вечерам покупать у заколдованной Вероники то градусник, то цитрамон, то какие-нибудь горчичники. А поговорить с ней не получается, окатывает холодным безразличием, и всё тут. Несу очередное лекарство в кармане и пилю себя за тупость.

Как-то спросил:

— Темно уже, вы не боитесь одна идти домой, давайте я вас провожу?

— Спасибо, за мной приходит отец.

И больше ни слова.

— До свиданья.

— До свиданья.

Постоял в переулочке — действительно, пришёл за ней отец. Мучение. Лекарства копятся, хоть свою аптеку открывай. В общем, в какой-то вечер пришла за ней мать. Тут я им обеим и предложил услуги провожатого. Отнекивались, но у меня хватило настойчивости — проводил. Идти оказалось далеко, километра два, всё по тропинке вдоль железной дороги. Про себя немного рассказал, не слишком серьёзно, полушутя, вижу, матери, кажется, понравился. Говорю на прощанье:

— Давайте я вас и в следующий раз провожу?

— Нет-нет, что вы, к нам так далеко, вам это будет хлопотно.

Да, я не сказал: Вероника в аптеке не одна работала, вдвоём они работали с другой довольно пожилой женщиной, через день по очереди выходили. Так что я тоже через день лекарства приобретал. Ну вот, в конце концов, я стал её всё-таки провожать домой, ни мать, ни отец уже не приходили. Она оставалась молчаливой, я мучился, не мог её разговорить, а потом придумал просто пересказывать то, что я читал дома по вечерам. А у меня были только разрозненные тома Грина и Уэллса. Вот они меня и выручали. Мороз, звёзды, тропинка, пар изо рта, снег хрустит под ногами, а я излагаю «Фанданго» там или «Каникулы мистера Ледбеттера». Когда мы доходили до её дома, у нас от дыхания кружева белые образовывались вокруг лиц. Так ей это шло! Она мне дотронуться до себя не позволяла, только, прощаясь, посмотрит в глаза:

— Спасибо, до свидания!

Этот взгляд я уносил как великую драгоценность. Ни мороза не чувствовал, ни расстояния. Думаю, пусть будет один взгляд раз в два дня. Это очень немало. Очень немало.