Фарфоровый птицелов

Тима в одних семейных трусах сидел под брезентовым тентом и читал «Чёрную моль». К моему сообщению он отнёсся без всякой паники, не вскочил и не засуетился. Попросил рассказать подробно, как и что. Потом порылся в багажнике, нашёл буксировочный трос, монтировку и большой молоток. Надел брюки и рубашку.

— Пошли!

Когда мы добрались до Майи, было уже около шести часов. Надо было поторапливаться. А как действовать, я не представлял. Тима оказался смекалистей. Мы с ним поднялись в обход намного выше злосчастного места и спустились сверху в сторону карниза, как раз над пятиметровым участком, который поставил Майю в тупик. Теперь надо было закрепить трос и сбросить другой конец Майе. Мы вбили монтировку в трещину между камнями, и, в конце концов, трос удалось закрепить. Майя поймала конец троса. Нам пришлось придерживать его для страховки, на случай, если монтировка вылетит. Началось самое мучительное. Майя перемещалась по крутой стенке со скоростью улитки. Трос резал кожу. Мы ничем не могли помочь. Надо отдать должное нашей интеллигентной спутнице, она взяла себя в руки и терпеливо ползла, отыскивая малейшие трещины и выступы. Не знаю, сколько это продолжалось, — наверное вечность, а может, и больше. Торопиться было нельзя. И вместе с тем нужно было торопиться — солнце садилось, ему не было до нас никакого дела. Когда, наконец, Майя дотянулась до наших рук, и мы втащили её на ровную площадку, это было что-то незабываемое. Все трое мы обнимались и целовались, как самые счастливые люди на свете. Майя взмолилась:

— Не знаю, как я пойду, меня ноги не держат, я еле стою. Надо же быть такой дурой! Простите меня. Простите ради бога! Я полезла из любопытства, думала, там глубокая пещера.

Вид у неё был истерзанный: и майка и брюки продрались в нескольких местах, трос был грязный и перемазал одежду. Руки были исцарапаны до крови. Мы начали медленно спускаться к реке. Чуть не забыли рюкзак и фотоаппараты — они лежали у основания этой вредной скалы. Слава богу, спохватились. К машине притащились в сумерки. Майя взялась приводить себя в порядок, прижгла царапины. Тима разложил брезент, включил переносную лампочку, и мы закатили пир. Аппетит, как и положено, пришёл во время еды и никак не хотел уходить. Всё подмели вчистую. Говорили сумбурно, кто о чём. Наконец, аппетит усовестился и откланялся. Можно, кажется, взглянуть и на небо. А там было на что посмотреть! Таких крупных и ярких звёзд я больше нигде и никогда не видел. Сияли невероятно, как будто им какая-то щедрая надмирная сила приказала расстараться для нас. Майя, благодаря своему отцу, хорошо знала созвездия и принялась показывать: вон — Плеяды, вон — Кассиопея, а вот это — Орион. Я наслаждался, задрав голову и глядя почти в зенит. Постояли молча. Майя, помню, тихо произнесла: «Господи, какие невероятные декорации воздвигнуты для нашей жизни!» Я про себя удивился: именно это мне тоже хотелось сказать. Тима, однако, прервал урок астрономии — надо ехать, времени уже ой-ёй-ёй! Он слегка осоловел от съденного, и за рулём его стало клонить ко сну. Нам с Майей пришлось организовать художественную самодеятельность, чтобы отогнать у Тимы сон. Майя читала стихи — что-то про озеро Чад и жирафа, про розоватые брабантские манжеты и про лист банана на журчащей Годавери, а я прочёл до середины «Дай, Джим, на счастье лапу мне» и дальше позорно запнулся, никак не мог вспомнить — спасибо, Майя продолжила. Тима остановил машину, и мы вылили ему на голову все остатки питьевой воды. Попрыгал, крякнул и поехали. Дома были за полночь. Бабушка моя что-то громко и красноречиво высказывала по нашему адресу, но до меня всё плохо доходило, доплёлся до кровати и рухнул.

Утром я не мог остановиться, пересказывал вчерашние приключения. Бабушка моя, надо сказать, была характером и даже немного внешне похожа на всеми любимого в те времена актёра Николая Крючкова, только в женском воплощении. Ещё и курила. В ней совмещалось много несовместимого. Она сидела, смотрела, как я ем, и подтрунивала над всем, что я говорил. От ночного гнева у неё и следа не осталось.

В тот день мы с моими друзьями из нашего двора ходили купаться на озеро в парке. Я рассказывал о своих приключениях, мне завидовали. Накупались до одури. Вечером я не удержался и сбегал взглянуть на подоконник — птицелова не было. А на другой день приехал мой отец. Пора было мне уезжать домой. До отъезда мы с отцом целый день бродили по городу, по магазинам, он что-то покупал по какому-то списку. К Майе я забежал ненадолго под вечер, попрощаться. Она расстроилась.

— Как жаль! Только-только к тебе привыкла, и на тебе! Мне кажется, мы в чём-то похожи, ты бы мог мне быть младшим братом. Жалко. Ну, что ж, даст Бог, ещё свидимся, может быть, ещё и попутешествуем, и гавайскую гитару послушаем, ты же будешь приезжать?

— Да, конечно. Наверно, на зимние каникулы приеду.

— Дай адрес, если выйдет газета с нашими фотографиями скал, я тебе её вышлю.

Майя дала блокнотик, я вписал в него свой адрес и стал прощаться:

— Ну, до свидания!