Фарфоровый солдат

– Ну, из-за того, что они французы, а ведут себя как нацисты, кажется, что они хуже, но на самом деле они такие же. Гнусность не зависит от границ.

Внутри у меня тоже лопаются стекла – я-то думал, что страшны только немцы. Мне бы другое сердце, бездыханное, чтоб унялось желание крушить все вокруг. Я сам как бомба или целая бомбардировка.

– Есть еще и другие враги, невидимые, и их тоже надо опасаться, особенно сейчас, когда появился ты, – говорит бабушка.

– Коллаборационисты! Французы, которые выдают немцам партизан и евреев. Таким может оказаться любой, кто зайдет в лавку за покупками. Поэтому, Мену, ты никогда не должен…

Я прерываю Эмиля:

– Знаю, знаю… Не должен выходить один и, если кого-нибудь случайно встречу, не должен говорить по-французски! Жанна заставила меня выучить правила наизусть.

– И надо повторять их каждый день. Малейшая ошибка может всем нам стоить жизни. Всем! Иногда по несколько дней подряд не бывает бомбежек и немцы не заходят в лавку, так что невольно расслабляешься. Но, пока война не кончится и мы не победим, расслабляться нельзя! Ты хорошо это усвоил? – спрашивает бабушка.

Я хорошо усвоил, что моя мама умерла, что папу я, может быть, больше никогда не увижу и что из-за какой-нибудь шалости могут погибнуть все, и это будет по моей вине.

Так я подумал. А вслух сказал:

– Да. Спасибо вам за все.

Это я тоже думал, но не так отчетливо.

– То есть днем без особого разрешения заходить в лавку категорически запрещается. Ясно?

– Да, запрещается. Знаю.

“Хватит уже тратить время зря, лучше поговорим о том, что разрешается”, – подумал я, но так громко, что бабушка наверно услышала. Она наклонила ко мне свое лицо – сморщенное яблоко – и заглянула прямо в глаза:

– Прежде чем что-то делать, повтори про себя правила. Мы не всегда будем рядом, чтобы следить за тобой, понимаешь?

– Да понимаю я!

– Главное, чтоб ты понял, почему это так важно.

Когда повисают долгие паузы, мне хочется дурачиться, но как-то не получается.

– Это вопрос жизни и смерти! – твердит бабушка.

Я чувствую себя так же, как когда получаю мячом в живот, – сжимаюсь и жду, когда можно будет снова нормально дышать.

Снова воют сирены. Это, объясняет Эмиль, знак того, что бомбежка закончилась. Дали свет. Все задули свечки. Кроме тети Луизы, она свою не гасит никогда – мало ли что.

Мы поднялись по лестнице и как будто вернулись в мир живых, а зайдя на кухню, увидели настоящий погром, тут здорово порезвились призраки. Можно подумать, в дом, пострадавший от землетрясения, еще и забрались грабители. Все принялись подбирать осколки битого стекла, раскладывать и развешивать утварь по местам, да так невозмутимо, будто грядки пропалывали.

Эмиль что-то насвистывает, узнаю мелодию – это твоя любимая песня “Лили Марлен”. Вот кто умеет быть таким, что хочется быть как он, так это дядя Эмиль!

Я бы пошел в свою комнату, посмотреть, как там мое яйцо и тетрадка. Мне необходимо вытряхнуть все из сердца и из головы.

– Иди к себе, Мену, отдохни. У тебя был трудный день. Ты помог нам, и хватит, закончим без тебя. – Бабушка провела по моим волосам исхудавшими пальцами.

Я вздрогнул – не люблю, когда трогают мои волосы. Даже когда это была ты, и то еле терпел. Но я постарался улыбнуться бабушке и просить себя не заставил, тут же слинял.

Вверх по ступенькам побежал вприпрыжку, будто бы мне ужасно весело. Рефлекс из прошлой жизни, пока самое страшное еще не случилось. Но я чувствую, как меняюсь. Позавчерашний я – уже не я, а какой-нибудь престарелый родственник. Я люблю его, но мне с ним не о чем говорить.

Опять вхожу в твою комнату. Яйцо невредимо, тетрадка тоже, а шкатулка исчезла.

Но я слишком устал, чтобы злиться. Собираю стеклянные слезы, которые натекли из окна, и поскорее записываю все это, пока голова не лопнула от всего, что скопилось в сердце, или наоборот.

В твоей комнате ночью

Я разучился спать. Со вчерашнего дня стал специалистом по бессоннице. В твоей – теперь моей – кровати тесно, почти все место занимает твой призрак. Постель холодная, чтоб не сказать ледяная, но только она согревает меня. Встаю и подхожу к окну. Ветер доносит сосновый дух.

Едва рассветает, я забираюсь в твой шкаф и сам себя чувствую призраком. Запираюсь в нем изнутри и утыкаюсь носом в красное шерстяное платье с большими деревянными пуговицами, запах не твой, не мамин, а свежей стирки – наверное, ты его вдыхала, когда тебе было столько же лет, сколько мне. Остальная одежда бабушкина, она ее носила, когда была помоложе.

Открываю все ящики и нахожу кучу сокровищ: связку ржавых ключей, мешочек с шариками, тетрадь с засушенными цветами, которые страшно тронуть, и синюю музыкальную шкатулочку со звездами. Открываю крышку – крошечная фигурка принимается танцевать под музыку “Лили Марлен”.