Фармазоны

— Клавдія Карловна — препочтенная дама, — серьезно сказалъ юноша. — Въ нашемъ захолустьи она просто — фениксъ. Мы бы погибли, спились безъ нея. Вдь отъ этой провинціальной скуки чортъ знаетъ, до чего можно дойти. Хоть пулю въ лобъ — иной разъ, а вотъ Застъ на кухаркиной сестр спьяну женился. Скажу вамъ откровенно: безъ Клавдіи Карловны я самъ не знаю, что со мною было бы… Изъ университета я удаленъ за «исторію», пріхалъ подъ надзоръ, тоска, хандра, не до работы, кругомъ пьянство, развратъ, — ну, знаете, съ волками жить по-волчьи выть… пропалъ бы, кабы не Клавдія Карловна.

Жряховъ одобрительно кивалъ головою.

— Что говорить! — согласился онъ, — сколько ей нашего брата, дворянъ, спасеніемъ обязано, — даже удивленія достойно. Только я до сей поры полагалъ, что она исключительно нашъ жряховскій родъ, по многочисленности онаго, спасла, а теперь вижу, что стала выступать и въ другія фамиліи. Вы, г. Ергаевъ, давно ли изволили гостить у Клавдіи Карловны?

— Лтомъ 1897-го года.

— Такъ-съ. А я лтомъ 1875-го. Разныхъ выпусковъ, стало быть.

И бшеный смхъ снова овладлъ имъ. Юноша тоже загоготалъ.

— Господа, — сказалъ я, — вы такъ заразительно сметесь, что слушать завидно. А, судя по громкому вашему разговору, — то, чему сметесь, не секретъ. Не будьте эгоистами: дайте повеселиться и мн, бдному, скучающему попутчику.

— Съ удовольствіемъ, — сказалъ Жряховъ.

— Ничего не имю противъ, — прохихикалъ юноша.

— Видите ли, — началъ Жряховъ, уздъ, гд я родился, — и вотъ гд они, — кивнулъ онъ на юношу, — теперь жительствуютъ, медвжій уголъ. Тамъ и желзная дорога-то недавно прошла — всего лтъ десять, какъ зацпилась вткою за Николаевку. Дворянства, въ мое время, сидло еще по усадьбамъ много, только, по захолустной скук, вс такъ между собою перероднились, что во всемъ узд не стало ни жениховъ, ни невстъ, — все кузины, да кузены: никакой попъ внчать не станетъ. Ладно-съ. Любвей, стало быть, нема, а безъ любвей — какая же и общественность? Старикамъ хорошо: водки выпить, въ карты поиграть, а молодому человку это — тьфу! рано! ему романическое подавай, съ чувствами. И, такъ какъ въ романическомъ была у насъ, молодыхъ дворянъ, большая убыль, — ибо сосдскія барышни, зная, что мы не женихи, пребывали къ намъ весьма холодны и готовы были промнять всхъ насъ гуртомъ на любого франта изъ другихъ уздовъ, только бы не былъ кузенъ, — то впадали мы въ холостую тоску, а чрезъ нее въ огорчительные для родителей и пагубные поступки.

Юноша вдругъ фыркнулъ. Жряховъ пріятно на него уставился:

— Что вы-съ?

— Н-и-ничего… я вспомнилъ… продолжайте…

— Родитель мой, Авксентій Николаевичъ Жряховъ, и родительница, Марья Семеновна, были люди строгіе, богобоязненные. Дтей имли множество и дрожали надъ ними трепетно. А сынки, то-есть я и братцы мои, удались, какъ нарочно, сорванецъ на сорванц, умы буйные, страсти пылкія… И вотъ-съ, — тонко улыбнулся разсказчикъ, — вспоминаю я изъ дтства моего такую картину. Пріхалъ изъ корпуса на побывку братъ Онисимъ. Мн тогда годовъ девять было, а ему семнадцать, восемнадцатый. Парень — буря-бурею… Н-ну… Живетъ недлю, другую. Вдругъ, въ одинъ прекрасный день — катастрофа… Онисимъ — словно туча; горничная Малаша — вся въ слезахъ; мать ея, скотинца, вопитъ, что кого то погубили и такъ она не оставитъ, пойдеть до самого губернатора; маменька валяется въ обморокахъ и кричитъ, что Онисимъ ей не сынъ и видть она его, безпутнаго, но хочетъ: а папенька ходитъ по кабинету, палитъ трубку, разводитъ руками и бормочетъ:

— Что-жъ подлаешь? Ничего не подлаешь. Человкъ молодой. Законъ природы, законъ природы!

Малаш дали сто рублей и убрали ея изъ дома, но… недли дв спустя, въ слезахъ была прачка Устя, и про походъ къ губернатору вопила Устина тетка. Еще черезъ недлю — Груша съ деревни, и Грушинъ отецъ явился въ усадьбу съ преогромнымъ коломъ. Съ березовымъ-съ. Положеніе становилось серьезно. Папенька съ маменькою, хотя люди достаточные, однако не фабриковали фальшивыхъ бумажекъ, чтобы съ легкостью располагать сторублевками. А ихъ, судя по энергіи брата Онисима и обилію крестьянскихъ двицъ въ околотк, надо было заготовитъ преогромный запасъ. Чувствуя себя безсильною предъ сыновнимъ фатумомъ, мамаша продолжала рыдать, проклинать и падать въ обмороки, а папаша — куритъ трубку и разсуждать:

— Что-жъ подлаешь? Ничего не подлаешь. Законъ природы!

И вотъ тутъ-то впервые слетлъ къ намъ съ небеси ангель-избавитель, въ лиц Клавдіи Карловны.

Она тогда всего лишь третій годъ овдовла и жила строго-строго. здила въ далекіе монастыри Богу молиться, платья носила темныхъ цвтовъ, манеры скромныя, изъ себя — картина. Блондинка, на щекахъ розы, глаза голубые на выкат, лучистые этакіе, ростъ, фигура, атуры… загляднье! Вотъ-съ, прізжаетъ она къ намъ, по сосдству, въ гости-съ. Маменька ей, конечно, всю суть души и возрыдала. Клавдія Карловна — ангелъ она! — большое участіе выказала… даже разгорячилась и въ румянецъ взошла.

— Позвольте, — говоритъ, — Марья Семеновна, покажите мн этого безнравственнаго молодого человка!