Фарсалия, или Поэма о Гражданской войне

«Ежели час роковой, сыновья, обречет меня смерти,
Вы продолжайте войну гражданскую, чтобы вовеки,
Коль еще жив на земле потомок нашего рода,
Цезарям царства не дать. Могучие крепкой свободой
Вы города и царей поднимайте именем нашим:
Эту обязанность вам и оружие я оставляю.
Каждый Помпей найдет себе флот, если пустится в море.
В мире ведь племени нет, которое в бой не пошло бы
Вслед за потомком моим: храните же дух непокорный,
Помните отчую власть. Одного только слушаться можно,
Если он будет стоять за свободу, — только Катона».

Таким образом Помпей завещает своим сыновьям и всему своему роду: 1) продолжать гражданскую войну, чтобы не могли воцариться Цезари; 2) поднимать на эту войну и свободные города, и даже царей — именем Помпея, — памятуя о законности его власти; 3) подчиняться в борьбе за свободу одному только Катону.

Такая программа действий в одно и то же время и мстительно-безрассудна и отвлеченна; в ней, кроме того, явно просвечивают сквозь внешние государственные интересы (защита Сената и «свободы») личные интересы Помпея. Надо во что бы то ни стало бороться с Цезарями; для этого пригодны всякие средства, лишь бы не допустить Рим до монархии, — даже союз с восточными деспотами! Не так думал Катон — хранитель древних республиканских заветов, опасавшийся (II, ст. 293 сл.), что

…к римским знаменам пристанут
Дальнего моря цари, под звездою рожденные чуждой.

Катон не мог принять такой программы действий: для него династическая власть Помпея и его потомков, хотя бы и прикрытая формальными полномочиями от Сената, и нелепа и отвратительна.

Помпей становится для Катона героем только после своей смерти, когда Помпей окружается ореолом трагической славы как противник тираннии; но до этого он — только наиболее приемлемое орудие для борьбы с врагом Сената и свободы — Цезарем. После смерти Помпея борьба эта теряет свою двусмысленность: никто уже не заподозрит Катона, что он борется в интересах одного из соперников, и Цезарь, говоря словами Брута (II, ст. 273 сл.), уже не станет ликовать при мысли о том, что такой гражданин, каков Катон, принимает участие в междоусобной войне. Помпей погиб, а Катон не сдается на милость победителя и, наоборот, с удвоенною силой начинает новую борьбу с Цезарем, борьбу, в которой он — представитель Сената, защитник свободы, не руководимый никакими своекорыстными побуждениями.

Катон в представлении Лукана — идеальный вождь, деятельный и готовый на любое самопожертвование. В походе по страшной, полной всяких ужасов Африке он переносит все бедствия наравне с простыми воинами, он ободряет войско не только вдохновенными патриотическими речами, но и личным примером выносливости и твердости духа. Для него нет и не может быть никаких компромиссов. И образ Катона у Лукана все время остается не отвлеченным, а живым образом: это во всем — человек, человек идеальных стремлений, но никогда не отрывающийся от действительной жизни и деятельности.

Вот, в представлении сенаторских кругов эпохи Нерона, истинный хранитель «свободы» и борец за Рим, которому он отдает все свои силы. Такой человек для Лукана истинно прекрасен, и он, только он, а не божества, стоящие за Цезаря, и к которым Лукан в своей поэме относится с нескрываемым презрением, должен стать истинным богом римлян (IX, ст. 601—604):

Вот он — отчизны отец, настоящий, о Рим, и достойный
Вечных твоих алтарей! Без стыда мог бы им ты поклясться!
И, если ныне иль впредь восстанешь ты, сбросивши иго,
Станет он богом твоим!