Фарсаны

— Видите ли… Унаследованная от нас способность воздействовать на мир, управлять временем и пространством… А также тайна происхождения… Все это, видимо, натолкнуло сапиенса на мысль, что он вовсе не рядовой, не такой, как все, что он всемогущий творец сущего.

— То есть Бог! — рассмеялся старший. — Так я и знал. Разумные обитатели планеты, вероятно, еще не все вышли из стадии религиозного сознания.

“Голгофа, мое распятие…” — голова Иисуса полнилась гулом, мысли путались.

— К тому же, — подсказал кто-то из сидящих в лаборатории, — аборигены планеты обладают не очень устойчивой психикой. Они слишком эмоциональны.

— Да, эмоциональность тоже сыграла роль, — согласился молодой ученый. — Наш зонд, этот клубок высокоорганизованной, но мертвой структуры воплотился в живой организм. Совершил как бы прыжок из небытия. Получив неожиданный дар — жизнь, не имеющую корней в органической истории планеты, наш сапиенс от радости бытия ошалел…

Словечко “ошалел” подействовало на Иисуса как удар. Верно, отметил он, грубовато, но верно…

Иисус чувствовал, что сознание его, оглушенное увиденным и услышанным, начинает погружаться в какую-то мглу. Призрачное пребывание Иисуса в том, “потустороннем” мире будто таяло, его тень на экране рассасывалась…

В это время старший случайно взглянул на экран, и седые брови его подскочили вверх.

— Я вижу на экране позитронную вибрацию. Уж не нащупал ли универсал, — старший добродушно усмехнулся. — Не отыскал ли он нашего ускользнувшего из-под контроля Бога?

Молодой ученый живо повернулся лицом к экрану и воскликнул:

— Так это же сеанс связи! Связь!.. Пока зыбкая. Он слышит и видит нас… Он понимает!

На этом все оборвалось. Черная завеса упала, скрыв “потусторонний” мир. Иисус потерял сознание.

Очнулся глубокой ночью. Страшно оставаться в непроницаемой тьме, напоминающей черное небытие, из которого он якобы возник. Иисус разжег костер и просидел перед ним до рассвета.

О многом передумал Иисус за ночь. В его волосы вплелись первые серебряные нити. Нелегко было расставаться с ослепительной идеей Бога. В конце концов он расстался с ней без особого сожаления. Бог стал атеистом.

“Так вот она, Голгофа, рационалистическое распятие, — с каким-то мстительным наслаждением думал Иисус. — Так мне и надо. Зарвавшийся мальчишка, ошалевший от радости земного бытия и всемогущества”.

Дальше его ждали еще более горькие муки — своего рода нравственная Голгофа. Сейчас, когда Иисус все знал и когда восстановился луч связи, он способен вернуться. Стоило лишь мысленно пожелать. Но нет, просто так уйти в свою “божественную трансценденцию” Иисус уже не мог. Это походило бы на трусливое бегство нашкодившего школьника. Он, инопланетный пришелец, вжился в земного человека, стал сыном Земли. Он любил Землю как свою родину и сейчас чувствовал тяжкую ношу моральной ответственности перед человечеством за все, что он натворил. “Заварил кашу”, — с едкой горечью вспомнил Иисус слова Саврасова. Метко сказано. Всю эту нелепую историю со вторым пришествием надо как-то достойно и вразумительно завершить.

Но как? Лучше всего вновь явиться народу, сбросив шутовское обличие Бога. Явиться, так сказать, с повинной. Пророчество Саврасова, быть может чисто случайное, сбывалось. Но прийти надо сначала к одному человеку.

Тяжко, невыносимо стыдно было это сделать. Весь день Иисус боролся с собой. Он то сидел у костра, пошевеливая угли, то стоял у шумящего горного потока. Покоя нигде не находил.

Уход на рассвете

Поздним осенним вечером, когда на улицах Москвы гулял пронизывающий северный ветер с первыми хлопьями снега, в квартире Саврасова зазвенел звонок. Жена Саврасова открыла дверь и отступила назад. Перед ней стоял, зябко кутаясь во что-то похожее на синий плащ, странный человек, обутый в сандалии на босую ногу. Опомнившись, она крикнула в полуотворенную дверь, из которой лился в прихожую зеленый свет:

— Толя! Это, кажется, к тебе.

В прихожую вышел Саврасов и, по-видимому, не очень удивился.

— Рад. Очень рад, дорогой товарищ, — приветливо улыбнулся он и осторожно спросил: — Бог?

И без того подавленный, гость при слове “Бог” поморщился и поник.

“Нет, тут не шутовская трагедия непризнанного мессии”, — с сочувствием и надеждой на взаимопонимание подумал Саврасов.

— Извините, дорогой, за непродуманное обращение, — виновато сказал он и участливо спросил: — Трудно?

— Да, — прошептал Иисус. — Стыдно…

— А чего стыдитесь? Того, что прошлись Богом по грешной Земле?

Иисус понуро кивнул головой.

— Боже мой! — весело воскликнул Саврасов. — Да тут и стыдиться нечего. Если вдуматься, то были вы в общем довольно правильным Богом.

Гость с благодарностью взглянул на хозяина.

— То же самое, но иными словами сказал мне Луиджи Мелини, — гость скупо улыбнулся. — Он сказал, что я безбожник.

— И он прав. Что же мы стоим? Проходите и будьте как дома. Думаю, надоело скитаться.

В рабочем кабинете Саврасова Иисус осмотрелся, и настроение его поднялось. Вид полок, до отказа набитых книгами, как и природные ландшафты, всегда производил на него отрадное впечатление.