Фарт

Она вспоминала, как возникло когда-то в ее жизни маленькое беспомощное существо, какое место заняло оно в ее сознании. Оно стало в ее жизни самым главным. Оно росло, болело, училось. Когда они жили вместе, к нему приходили товарищи, и с ними считались так же, как с теми, кто приходил по делам к самому Гвоздырькову, хотя он был не отцом, а отчимом. И оно в конце концов заполнило все, потому что добряк Петр Петрович полюбил Володю, как родного сына.

Прошли годы, и существо стало взрослым, самостоятельным. Оно даже женилось. У него была теперь своя, не совсем понятная жизнь. И вот осталась пустота… Для того ли она носила сына под сердцем, кормила грудью, не спала ночами, страдала за каждый его шаг, за каждый синяк, за каждую плохую отметку!..

— Актеры, писатели, художники!.. Это не профессия для порядочного человека. Они пьянствуют, бездельничают, проводят бессонные ночи. Это богема, все знают! — говорила Гвоздырькова с завидной уверенностью.

— Ах, Валюша, оставь ты эту философию, — уговаривал ее Петр Петрович.

Но Валентина Денисовна твердо держалась своего мнения. «Только через мой труп», — раздражаясь, заявляла она в ответ на его уговоры.

И Петр Петрович умолкал.

Валентина Денисовна бомбардировала Володю письмами, заклинала, грозила, умоляла. Он отвечал редко — на пятое, на седьмое ее письмо, писал коротко, неласково и не желал ничего слушать: он должен быть актером!

Каждое его письмо Валентина Денисовна принимала со слезами. А когда он долго не отвечал, работа валилась у нее из рук. Валентина Денисовна становилась почти невменяемой. Тогда она принималась пилить Петра Петровича с тупым упрямством, требуя, чтобы он добился перевода в Москву: надо жить вместе с Володей. И это была уже форменная чепуха, потому что в Москве Петру Петровичу нечего было делать и у них там не было жилплощади. А о совместной жизни с Володей смешно было и заикаться: невестку, как часто бывает, Валентина Денисовна не терпела.

Доведенной до высокого нервного напряжения, Валентине Денисовне недостаточно было делиться своими переживаниями с одним Петром Петровичем. Она стала посвящать в семейные горести и невзгоды сотрудников станции. Каждый вечер теперь она поднималась в комнату к Грушецкой погадать на картах. Карты, как на беду, выпадали неопределенные, путаные, она плакала, огорчалась, плохо спала.

Как-то раз она заговорила о сыне при Вараксине. Тот с большим сочувствием отнесся к ее беде. Он сказал, что на будущей неделе едет в командировку в Москву и обязательно ради Валентины Денисовны побывает у Володи, поговорит с ним, окажет на него соответствующее воздействие. Можете быть спокойны, с молодежью он всегда находит общий язык. Да, да, он понимает, он приложит все усилия, но все же, чтобы не быть самонадеянным, вдруг не удастся юношу переубедить? Может быть, наоборот, посодействовать, чтобы его приняли!

— Что вы, Сергей Порфирьевич, ни в коем случае! — закричала Валентина Денисовна.

— Думаете, туда легко попасть? Так запросто сдал экзамены — и гоп-ля-ля? Именно в театральный институт без знакомства не попадешь ни за какие коврижки.

— И хорошо, и очень хорошо!.. Пожалуйста, Сергей Порфирьевич, чтобы он и думать не смел о театральном институте, — повторила Валентина Денисовна. — Еще того не хватало, чтобы содействовать.

— Ну смотрите, как знаете. А то, признаться, у меня сохранились кое-какие старые связи. Когда-то я был ба-альшой театрал, — сказал Вараксин, и в голосе его прозвучала меланхолическая и вместе с тем игривая интонация.

— Я вам заранее очень-очень благодарна.

— Какие пустяки! Будет сделано, не сомневайтесь! — с величественным добродушием заверил Вараксин.

Вараксин уехал. Валентина Денисовна с нетерпением ждала его возвращения. Она даже перестала писать Володе, точно затаила дыхание. Она боялась испортить тайный сговор какой-нибудь неудачной фразой.

Недели через две стало известно, что Вараксин вернулся, однако на станции он не появлялся, — наверное, накопилось много дел за время его отсутствия. Валентина Денисовна стеснялась его беспокоить.

Авдюхова трогала бесхитростная материнская любовь Гвоздырьковой. Он никогда не видел Володю, но ему заглазно нравился этот молодой человек, нравилось как раз то, что внушало такую тревогу матери, — его настойчивость, одержимость, упорство.

Он говорил Гвоздырьковой:

— Валентина Денисовна, дайте жить человеку, как он хочет. Зачем его принуждать?

— Вы, верно, живете, как хотите.

— Я? Не знаю. Но ведь ваш Володя не ребенок.

— Вы не знаете его, совсем не знаете. Сущий ребенок!

— Самостоятельный, женатый человек, нужно наконец это понять! Не делайте из него раба обстоятельств!

Валентина Денисовна тяжело вздыхала и сворачивала на другую, но столь же привычную, больную тему:

— Да, конечно, во всем виновата ранняя женитьба. Эта отвратительная девчонка окрутила его, когда Володе не было и девятнадцати лет.

И слезы лились, лились по ее лицу.