Фарт

Он родился в Москве, на Пятницкой, и хотя в дальнейшем, в самостоятельные годы, ему немало времени пришлось провести в маленьких, захудалых заводских поселках и городках, но то столичное превосходство, даже некоторая презрительность и надменность, какие можно заметить у многих москвичей, киевлян или тбилисцев, когда они попадают в районную гостиницу, где к постельному белью не дают полотенца, навсегда сохранились в Муравьеве.

Здесь, в Косьве, Муравьев чувствовал себя так, точно он снизошел до этого маленького, никому не известного городка, где люди мелко плавают, и его смешила любовь жителей к собственной истории и возмущали безобразные недостатки, которых так много было в городе.

Бревенчатые дома с прокопченными в заводском дыму срубами, бесконечные леса, старинные заводы, стоящие на берегу прудов, исторические легенды, наконец, само название города — все это напоминало ему старый, демидовский Урал, уральские заводские поселки и города — Салду, Кушву, Лысьву, Сосьву и другие. Все эти поселения были весьма романтичны, но казались ему не особенно приспособленными для жизни. Но Косьва находилась почти в центре России!

По утрам жителей города будил пастуший рожок. Худой босоногий старик в брезентовом плаще трубил в него, проходя по безлюдным и спящим улицам. По семичасовому гудку на улицу выходили люди первой смены; шли домохозяйки на базар; пожарный в полном обмундировании поливал из пожарной кишки мостовую перед пожарной частью.

Днем по улицам бродили куры и козы, толпился изнывающий от жары деревенский народ, гремели колхозные телеги, и агрономы верхами съезжались к районному земельному отделу.

Вечерами и ночью невидимые сторожа стучали в разных углах города унылыми трещотками. В городе в эти часы было тихо и темно. Лето было сухое, знойное, кругом горели леса, в воздухе пахло гарью, и дым висел над деревянными одноэтажными домами. Из темных переулков доносились звуки гармоники. В той стороне, где находился завод, небо всегда было красное, низкое и беззвездное.

Вечерами под выходные дни по улицам шагали охотники со своими сосредоточенными собаками. А в парке до двух часов ночи гуляла молодежь.

Улицы города упирались в лес. Новые улицы возникали среди леса.

Железнодорожная магистраль проходила в двадцати пяти километрах от города. Телефон здесь в те годы был индукторный, и на двести шестьдесят два абонента городской сети приходилось пять подстанций — городская, леспромхоза и три заводских, и при разговоре всегда был слышен в трубке гул многих голосов. Здесь не было ни театра, ни извозчиков, как во многих маленьких городах. Кинокартины показывали старые, давно сошедшие со столичных экранов. В ресторане нужно было полтора часа ждать заказанного обеда, потому что даже суп готовили в маленьких кастрюльках, так как обедающих было очень мало. Чай подавали без блюдечек, а над буфетной стойкой — очевидно, для красоты — гирляндой висели начищенные подстаканники. В магазинах подолгу не было пробочников, мужских носков, расчесок или чайных стаканов, потому что торгующие организации забывали вовремя выписывать товары со складов. Иногда из продажи исчезало вдруг пшено или сахар, и, когда появлялось вновь, ребятишки и женщины бежали по улицам с неистовыми криками: «Пшено дают!» — и после стояли в очереди, хотя, появившись, пшено восстанавливалось надолго.

Разговаривая с Иннокентием Филипповичем о городе, Муравьев не уставал возмущаться и тем, что улицы, которые только начинали мостить, были засыпаны доменным шлаком, отчего они казались совершенно непроезжими и, пожалуй, непроходимыми. Он возмущался и тем, что еще больше улиц было вовсе не мощенных, засыпанных песком, причем одна даже так и называлась Песчаной улицей. Его возмущало, что в городе до сих пор нет канализации и в тех немногих домах, куда был проведен водопровод, под раковинами умывальников стоят помойные ведра.

— Да, периферия, глушь, — охотно соглашался Подпалов. — Против этого ничего не возразишь. Город, правда, растет, развивается. Вы, наверно, еще не были в районе новых домов. Там их очень много, и еще больше строится. И мостовые будут, и канализация будет, но вы все равно правы. Нам, столичным жителям, существовать здесь не легко. Я оперу по радио слушаю. — Он делал большие глаза, — Изволь после этого разобраться — чего хочет моя жена? Каждую свою поездку говоришь: «Косьва — это глушь, медвежья берлога». Но разве с женщиной столкуешься? Ce que femme veut, Dieu le veut. На днях поеду в Москву, и снова будут те же разговоры. Убей меня бог, не могу понять — чего она хочет?

ГЛАВА VIII

С семичасовым гудком, за час до начала первой смены, чтобы проверить работу ночной и посмотреть в журнале отметки о ходе плавок, Иван Иванович Соколовский уходил на завод.