Фарт

— Войдите, — крикнул Муравьев, не думая, что к нему может явиться посетитель, для приема которого он не совсем готов.

В комнату вошел главный инженер.

Иннокентий Филиппович Подпалов был человеком общительным, любителем выпить, закусить. Он обладал весьма умеренным чувством юмора, но так же, как зачастую человек, совершенно не имеющий слуха, любит петь, так и он по временам испытывал непреодолимую потребность пошутить и блеснуть остроумным замечанием. Поэтому в свободные часы Подпалов очень страдал от недостатка собеседников.

Войдя в комнату, он приветственно поднял руку и сказал:

— Привет новому отшельнику!

Несколько смутившись, Муравьев заправил рубашку в брюки и подумал, что не ошибся: этот человек, как он и предполагал, прочит его в собутыльники.

— Добро пожаловать, гой еси! — в тон Подпалову ответил Муравьев.

— Устраиваетесь понемножку? Ну и отлично! — сказал Подпалов, хотя Муравьев не устраивался, а переодевался. Покряхтывая, Иннокентий Филиппович уселся на стул. — Я работал в Юзовке с неким инженером Муравьевым, с доменщиком. Это не родственник ваш?

— Муравьевых много на свете. Был, например, Муравьев-Вешатель, но был и Муравьев-Апостол. — Эту фразу Муравьев любил говорить при знакомстве. — Доменщиков в нашей семье не было.

— А позвольте спросить, — прищурив глаз, произнес Подпалов, — какой из названных Муравьевых ваш родственник — вешатель или апостол?

Муравьев улыбнулся:

— Ни тот, ни другой. Я — человек пролетарского происхождения. Мой родитель работал токарем у Бромлея.

— Ах, так! — сказал Подпалов. — Тогда, рабочий класс, необходимо выпить.

Он вытащил из кармана бутылку водки и, встряхивая ее, добавил:

— Роскошь, «Лориган-Коти», наилучший прохладительный напиток в жаркую погоду! S’il vous plaît!

Еще при встрече у директора Муравьев заметил привычку Подпалова щеголять французскими выражениями. Но даже это не могло его поколебать.

— Нет, водку я не пью, — сказал он.

— С ума сошли! — Подпалов с искренним изумлением посмотрел на Муравьева. — Вино раскупорено, значит, его надо пить. Тем более — еще у Рабле оракул Божественной Бутылки всем советовал: «Тринк».

— Нет, водку я не пью. Это, конечно, парадоксально, но как раз водку-то я и не пью, — сказал Муравьев.

Опечаленный Иннокентий Филиппович налил из графина в один стакан воды, в другой налил водки и не спеша принялся следовать совету оракула Божественной Бутылки. Вскоре Подпалов до некоторой степени утешился, а главное, выяснив, что Муравьев недавно пережил семейную драму, нашел общую тему для разговора.

Дело заключалось в том, что Иннокентий Филиппович работал в Косьве уже четвертый год, но считал себя москвичом, человеком в Косьве временным. Его жена, Зинаида Сергеевна, все время оставалась в Москве — сторожить квартиру.

На два дома жить было и тяжко и дорого. Зинаида Сергеевна к тому же нигде не работала и очень скучала в Москве. Она хотела переехать к мужу, так было бы гораздо удобней и для него, но Иннокентий Филиппович и слышать не хотел о ее переезде. Он дорожил московской квартирой, на броню понадеяться не решался и предпочитал под предлогом служебных командировок частенько наезжать в Москву, хотя в его возрасте ездить было нелегко.

— Я не враг тихой, захолустной жизни, — говорил он Муравьеву. — Наоборот. Воздух здесь чисто абхазской консистенции, — живи себе, пожалуйста, хоть все сто двадцать лет. Но мне надо знать, что у меня имеется небольшое трехкомнатное убежище в Москве и что я в любую минуту, как только почувствую пресыщение, смогу убраться восвояси. В конце концов до ста двадцати лет я жить не собираюсь. Ma foi, мне это кажется даже несколько обременительным.

Как бы там ни было, но на почве раздельной жизни с женой также назревала неурядица в семье Подпаловых. Иннокентий Филиппович обстоятельно и с удовольствием посвятил в нее Муравьева, как человека, искушенного в этих делах, и время прошло незаметно.

После этого вечера Подпалов стал заходить к Муравьеву. То он звал его играть в преферанс к начальнику производственно-планового отдела Климцову, с которым дружил, вероятно, по принципу несхожести характеров, то Подпалов заходил выпить водки в присутствии Муравьева и разрядить свою непреодолимую потребность в разговоре. В такие вечера они разговаривали на самые разнообразные темы. Говорили о собаках, знатоками которых были и Подпалов и Муравьев, о Москве, — для всех плавающих и путешествующих москвичей эта тема одна из самых трогательных и приятных; говорили о литературе, и, конечно, как ни странно, эти скучающие по Москве люди особенно много говорили о заводе, словно белого дня для этого им не хватало. Не говорили они только о женщинах.

Заведя речь о заводе, Иннокентий Филиппович неизменно углублялся в его историю. Он оправдывал это тем, что Косьвинский завод — завод диаграмматический, от Екатерины до наших дней, или, как он еще выражался, завод, наглядно иллюстрирующий прогресс металлургического производства. «Все здесь овеяно преданиями старины глубокой, и забывать об этом не годится», — говорил он.