Фарт

На канатной дороге, как в каждом деле, требующем выносливости и мужества, работали в большинстве красивые могучие люди, люди, похожие на моряков, на буровых мастеров, на доменщиков; таким был и атлетически сложенный Савельев, лучший игрок поселковой футбольной команды; и богатырь Тарасов; таким был и Бетаров. И только Мергиев, самый старый в бригаде Нестора, не отличался красотой и складностью — широкоплечий, коротконогий, с красным бугристым лицом, толстыми, словно обкусанными ушами, низким покатым лбом, красным, точно из сырого мяса, морщинистым затылком. В молодости Мергиев был цирковым борцом. Звали его Ваграмом Мартиросовичем, но товарищи величали его Маркелычем — так им было удобнее, а он не возражал.

Пока Бетаров и Савельев осматривали поворотный блок и прикидывали, какая предстоит работа, Мергиев и Тарасов сняли с мотоцикла инструмент и сложили его у подножия лестницы. Вокруг металлических ног эстакады в густой траве валялись ржавые обрывки каната, пробитая железная бочка из-под горючего, обрезки досок, брошенные плотниками, обшивавшими будку станции, лежала на боку старая вагонетка. Все это, смоченное дождями, зимовавшее под снегом, обдутое ветрами, не раз по весне заново обраставшее луговыми травами, приобрело привычный вид, вписалось в окружающий пейзаж наподобие екал или кустарника. Чуть в стороне чернело пятно на том месте, где рабочие канатной дороги постоянно разводили костер.

Мергиев собрал досок, щепы, Тарасов сходил за водой к маленькому ключу, бившему в каменном распадке, и они принялись разжигать огонь.

— Затянули с этим ремонтом и вот дожили, — ворчливо сказал в будке станции Савельев.

Он вытащил из кармана пачку «Севера» и протянул Бетарову. Не дожидаясь приглашения, Кондратьев тоже потянулся за папиросой.

— Весь блок пора менять. Ты смотри, как его стерло канатом. Смеешься, все сроки прошли, — ответил Бетаров, разминая папиросу. — Ладно, раз такой переплет, сменим подшипник, только и всего. Хорошо, хоть убедил главного инженера остановить дорогу на два часа. Управимся?

— Надо управиться, какой может быть разговор.

Они закурили.

— А то ведь ночью придется работать. В потемках.

— А чего, можно поработать и ночью, наше дело ремонтерское.

— Я еще дня три назад здесь был. Хоть по графику и не полагалось. Чуяло мое сердце, — снова сказал Бетаров.

— Не люблю работать ночью, — сладко затягиваясь, сообщил Кондратьев. — Тут у нас что хорошо — природа. Пичужки разные, зверье. Я вот там на скале, когда приехал, тура видел. Ну, может, не тура, козла. Кто их разберет. А ночью что, ничего не видать. Унылость.

Голос Кондратьева звучал молодецки, бойко, а лицо оставалось постным и хмурым.

— Кондратьеву интерес до природы! — усмехнулся Савельев. — Будет брехать.

— А то вот смотришь, и чего тут только не растет! Вон, к примеру, глянь-ка, по-нашему вроде лопух, а по-здешнему какой-нибудь фикус, что ли. Я-то ведь сам орловский.

Кондратьев ткнул рукой в оконце. Ни Бетаров, ни Савельев и не взглянули, на что он показывает.

— Фикус — растение домашнее, тут ему делать нечего, — назидательно заметил Савельев.

— А что, я природу уважаю, — упрямо повторил Кондратьев, будто с ним спорили.

— Не смеши людей, дай-ка лучше масленку, — сказал Бетаров. — О природе мы дома поговорим.

Он смазал подшипник поворотного блока, однако постукивание не прекратилось.

— Как припарки мертвяку. Полетел подшипник, — заметил Савельев и сплюнул в оконце.

Бетаров посмотрел на часы.

— Рано прибыли. До остановки уйма времени.

— Ничего не рано. Пока пообедаем, — сказал Савельев.

Один за другим они спустились с эстакады и подошли к костру.

Нестор снял ватник, бросил на увядшую траву и разлегся шагах в пяти от костра. Небо над ним было далекое, бездонное и пустое. Ни облачка, ни птицы на всем протяжении от горы до горы. Легкий ветерок тянул в его сторону запахом сухой травы. Временами этот запах забивало горьким дымом костра.

Лежа на спине и глядя в небо, Бетаров подумал о том, что ведь это, если честно признаться, беда с ним приключилась и ничего больше. Нужно же было потерять голову, втрескаться по уши, и в кого!.. Да на черта он сдался ей, пентюх неотесанный! Да еще сдуру вел себя так, что хуже нельзя! Наверно, она теперь и слышать о нем не может…

И мысль эта была такой нестерпимой, обжигающей, что он покосился на товарищей, точно они могли догадаться, о чем он думает.

«А все-таки я ее переломлю. Пусть что хочет делает, не отстану, не смирюсь!»

Тарасов, сидевший на корточках у костра, пригнулся еще больше и глянул вдруг на Кондратьева с одной стороны, потом еще пристальнее — с другой, будто что-то увидел в его лице.

— Чего тебе? — спросил Кондратьев обеспокоенным голосом и провел ладонью по щеке.

— А ты не больной, Андрюшка? — участливо спросил Тарасов.

— Почему больной?

— А посмотри, до чего все у нас здоровые, загорелые, веселые. А ты блеклый какой, будто застиранный.

— Иди ты, знаешь!.. — сказал Кондратьев, поняв, что его опять разыгрывают.

Рабочие засмеялись.

Нестор перекатился на живот, приподнялся, вытащил из кармана ватника книжку и стал читать.