Думая о Бетарове, Татьяна Андреевна иногда ловила себя на том, что хотела бы видеть его хотя бы однажды озабоченным, обеспокоенным, задумавшимся над неразрешимой проблемой, остановившимся перед препятствием. Ничего такого не бывало. И при всем том этот никчемный и пустой человек занял прочное место в ее сердце.
Вот и сейчас, хотя Татьяна Андреевна только что посмеялась над его бахвальством, она позволила взять себя под руку на глазах у негодующих сослуживцев, дала увести себя через все фойе на лестничную площадку перед курительной комнатой. И — удивительная вещь — он предложил ей папироску, и она взяла, хотя никогда не курила.
— Знаю отлично, что веду себя глупо, но почему-то не могу остановиться. Точно мне доставляет удовольствие вас дразнить, — сказал он, отпуская ее руку.
Она улыбнулась:
— Может быть, не хотите?
— Ради оригинальности, что ли? А вам не приходило в голову, что это верный признак непосредственности? Знаете, ребята всегда изводят девчонок, которые им нравятся.
— Что-то не пойму, демонстрируете вы самоуничижение или опять бахвалитесь?
Он сокрушенно покачал головой:
— Вечно со своими чувствами попадаю впросак.
— Ах, вечно?
— Не придирайтесь к слову. Конечно, зря я с вами откровенничал. Да еще в первый день знакомства.
— Во второй, — сказала она смеясь.
— Ваша точность убийственна, но не для меня, знаете ли. Меня иронией не проймешь.
— А я не собираюсь иронизировать. Чего там, у вас настолько своеобразная манера ухаживать за женщинами!..
Он покрутил головой:
— Что поделаешь, какой есть, такой есть.
— И поэтому извольте кушать вас нежареным?
Он засмеялся:
— А вам не кажется, что вы заговорили в моем стиле?
— С кем поведешься, от того и наберешься. Впрочем, это как будто говорил Свифт: «Если есть детей, так нужно есть их жареными».
— Перестаньте зубоскалить, — сказал он. — Тем более это не так говорится: «Если есть детей, так надо есть жирных…» Жирных, а не жареных. «Потому что тощие дети не удовлетворяют аппетита, а угрызения совести будут одни и те же». Вот как это говорится. — И вдруг стал серьезен. — Вот что хотелось вам сообщить. Я простой человек, звезд с неба не хватаю. И не умею притворяться. Да что там притворяться! Бороться с самим собой. Это ведь и ни к чему. От кого я должен прятаться? Отлично понимаю и полностью отдаю себе отчет — у вас высокие понятия о жизни и высокие требования. Но чувство одинаково у всех. И я люблю вас! Ведь это вы понимаете? Ни одной женщине никогда этого не говорил. Даже матери. Люблю вас с этими веснушками на переносице. С этой ссадиной на руке, — наверно, поскользнулись на своем чертовом мостике… С вашим высокомерным характером…
Она стояла потупившись и теребила обшлаг кофты. Ирония — верная система защиты — больше не действовала. Она слушала Нестора смятенная, и страх поднимался в ее душе. Господи, почему, когда другие говорили о любви, их слова оставляли ее спокойной, не лишали рассудка? Почему теперь она растерялась, как девочка?
— Эй, Нестор! Ты о чем с таким жаром? Опять рацпредложение? — окликнул его какой-то мужчина, с любопытством оглядывая Татьяну Андреевну.
Бетаров только отмахнулся. Не смущаясь, точно они были одни на всем свете, он продолжал с прежним неистовством:
— Влюбился, как суслик. А ведь и в мыслях не было. И поверьте наконец, ничего, слышите вы, ничего мне от вас не надо. Конечно, я мужчина, и сколько было всякого такого, что притворяться, я отказа не знал. А сейчас, как перед омутом, перед обрывом, гляжу — и не знаю, что будет…
Прогремел звонок к началу концерта. Из курительной шли люди и поглядывали на них с любопытством и усмешками. Нестор Бетаров не обращал внимания. Но вот второй звонок и вскоре третий, а он говорил, говорил. Он говорил уже о том, как они будут жить вместе, что он будет учиться, чтобы стать равным ей, она ему поможет. Что без нее он жить не будет. И ей не даст жить. Он дикий человек, это ровно ничего не значит, что он знает цитату насчет того, каких есть детей, диким он был, диким и остался, — любовь или смерть, вот таким образом!.. Откуда только слова брались? Мольбы и угрозы. Сарказм и любовное воркование. Житейские мелочи, воздушные замки.
— Перестаньте, перестаньте, перестаньте! — сказала она наконец.
Это был не протест. Это был крик о помощи.
В антракте к ним бросилась Валентина Денисовна. Бетарова она не замечала.
— Татьяна Андреевна, милая, ну что же вы? Вы даже не заходили в зрительный зал!
И вот он опять смеется как ни в чем не бывало, закуривает, острит, точно не он только что говорил все эти страстные, торопливые, безумные слова.
Молча Татьяна Андреевна поклонилась Бетарову и пошла с Гвоздырьковой в фойе.
— Плохо себя чувствую, — сказала она Валентине Денисовне. — Дико разболелась голова.
— Потому что все отделение стояли у дверей курилки.
Они подошли к товарищам, и Татьяна Андреевна сказала, что хочет уехать. Ее наперебой стали отговаривать.
— Нет, прошу вас, надо разыскать Вараксина, — сказала она, морщась от боли.